В случае с Авалой Сальватор сомневался, что Либерис простит ей выходку. Тем паче массовая промывка мозгов ему была только на руку. Никто не будет плясать возле поглупевшей Авалы-эве и учить её: «Это трава – трава зелёная. А это камень – камень твёрдый…»
– Мы с тобой лишились разума, когда поверили письму из Аалама, – сердито и не заботясь о реакции застывшего у входа соглядатая, ответила Сальватору Авала. – Безумным жить легче. Но если рядом будут близкие, то вылечить безумие не составит труда, не так ли?
Ликтор всё же отреагировал, взмахнул рукой, призывая вооружённую стражу. В тот день Авале подали пищи в два раза меньше, намекая на то, что её бунт не потерпят. Но ведь петь не запретили!
И она пела, вдохновляя других дракониц.
– «Цена есть успеху и власти цена,
цена поцелуям и страсти любовной,
цена огорченьям, приправам, и жемчугу лунному –
всему есть цена, даже мыслям безумным.
И только свобода всей сутью своей
не может стремиться к монетным итогам –
свободой владеют лишь те, кто отдал за неё,
всё, что имел, и больше, чем мог, и разум, и сердце своё,
не прельстясь обещаниями лживого бога…»
Но шло время, и Авала, слыша, как сотоварки по несчастью, ей подпевают, начала сомневаться в правильности своего решения. Если всё получится… Если она ускользнёт… Что будет с ними?
Никогда с того дня Либерис не даст послабления несчастным роженицам! Авала убежит, да, возможно, её сын однажды станет спасителем алатусов, но как она будет жить, зная, что по её вине погибли отважные эве, поверившие в неё?
И она приняла решение остаться.
Чем ближе подходил срок, тем страшнее становилось. Сальватор чувствовал её переживания, но и ему требовалась поддержка – супруг таял на глазах.
– Ты будешь любить меня глупую? – спросила она в их последнее свидание.
– Всегда, моя любовь! – устало, но с блеском в глазах, поклялся он. Понял, значит, снова всё понял…
****
Желудочные спазмы снова напомнили о себе, продвигая два плода на выход – к жизни под лучами Алатуса, а не в материнском чреве, где жар временно замирал, нисходя до температуры человеческого тела. И Авала взревела, множа эхо в соседних сводах, – ей откликнулись. Послышалось или нет, кто-то сказал:
– Подожди меня!
– И меня!
О, жарколикий Алатус! Они, что, собираются родить раньше срока или терпели ради неё? Или в Драконьих Пещерах намечается бунт, и Авала – его предводитель?
Потребность вытолкать из себя раскалённые яйца-колыбели была невыносимой, и Авала чуть было не забыла о плане. Нужно было сплести заклятие, но внезапно оказалось, что в теневых путах это сделать невозможно. Тогда она развернулась хвостом к выходу, натягивая цепь, и принялась крушить хвостом входную арку, поторапливая заметавшуюся стражу: рёв доносился сначала из нескольких пещер, а потом словно всех дракониц охватило безумие.
К пещерам ликторы начали стягиваться через час – пока дошла весть до дворца, пока собрали свой ареопаг, привели из дворцовых казематов супругов рожениц и всю эту толпу погнали на запад от Аалама. К этому времени первый малыш родился и был покрыт защитным горячим слоем кладки: колыбель не должна резко остывать. Авала, тяжело дыша и подвывая от тянущей боли, прижималась разгорячённым брюхом к той стене, что всегда казалась прохладной и сырой.
Но вот появился Сальватор и бросился к ней:
– Я здесь! Авала, любимая, ты меня слышишь?!
– Пусть снимут свою проклятую цепь, – прошипела она, – скажи, я не могу вытолкать мёртвое дитя. Магия Тени считает его частью себя, и, клянусь, если они этого не сделают, я вытащу цепь вместе со всеми алатусами…
