Поначалу девочка с опаской оглядывала избу, в которой жила Ягиня. Домишко был маленький, тёмный из-за деревьев, которые загораживали солнце. Поутру внутри всегда пахло свежим хлебом, но его запах вскоре выветривался, и на смену ему приходил резкий аромат трав и чего-то кисловатого. Сами травы Ягиня высушивала и развешивала за печью, а помимо них к верёвке были привязаны крупные насекомые, конечности и трупики мелких животных и ещё какая-то гадость, при виде которой Рада с омерзением отворачивалась. В сундуке в углу теснились мешочки и ёмкости с жидкостью разных цветов, которая резко пахла.
Девочка не задавала тётке вопросов. И без того поняла, что деревенские слухи о том, что Ягиня – не просто отшельница, а колдунья, оказались намного ближе к истине, чем она прежде думала.
Утром девочка проснулась от запаха свежего хлеба. Желудок тут же свело голодом. Рада ела мало, кусок в горло не лез, а съеденное постоянно просилось обратно. Видно, тело ещё не привыкло, что снова может жить. Рада встала, кряхтя и хватаясь руками за всё подряд, как старуха. Кости хрустели громче её тихих стонов.
– Встала? – тётка глянула на воспитанницу. – Умывайся, садись за стол.
Рада поплелась сначала к ведру, чтобы плеснуть воды в лицо, потом к скамье. Ягиня выставила кушанье на стол. Со вздохом посмотрела, как девочка еле-еле откусывает и разжёвывает мякиш, боясь, что тело не примет еду. После Ягиня отвернулась.
– К нам сегодня гость приедет, – объявила она, развешивая травы за печкой.
Рада ничего не ответила. С момента пробуждения она ни разу не заговорила. Сначала – потому что горло прожигала боль, потом – по привычке. Пока девочка молчала, она будто не существовала, пряталась от воспоминаний, которые польются и затопят её, стоит только вспомнить о том, что она жива. Ягиня наверняка обратила на это внимание. Она не пыталась вытянуть из Рады слова, но и не позволяла остаться за стеной одиночества.
– Хороший гость, друг мой. А к вам гости…
«…часто заходили», – наверняка продолжила бы Ягиня, но осеклась. Не время напоминать о том, что было у «них», у тех, кто теперь мёртв.
Рада, впрочем, ни кивнула, ни подняла взгляда, словно не обратила внимания на слова тётки. Полусонным взглядом она смотрела на стол, а, закончив трапезу, поплелась на крыльцо. Девочка хоть и не подала виду, но поняла, что хотела спросить Ягиня. И те слова занозой застряли в голове, расползаясь гноем. Гостями её семьи теперь будут мертвецы да черви. Рада сжала слабый кулак. Она не проронила ни слезинки – матушка говорила, что «слезами горю не поможешь». А что теперь поможет? Девочка стала угрюмой и холодной. Это смерть изменила её? Или виной всему тьма, что заменила кровь и чёрной кошкой свернулась вокруг сердца, шипя на любое проявление слабости?
Рада отодвинула край рубахи. Сарафан она в избе тётки не надевала – незачем наряжаться в безлюдном лесу. Солнечный свет коснулся оголённых плеч и груди. Девочка опустила голову и попыталась разглядеть рану, через которую вытекла её жизнь. Рада с неприязнью коснулась вздувшейся кожи, провела пальцами по бугристой нити шрама. Ничего не почувствовала, боли не было. Лишь тоска разъедала сердце. Девочка поправила рубаху и теперь взглянула на руки: они были бледны, как молоко. Вены, напротив, вздулись и почернели, они пересекали кожу, словно ночная река. Рада до сих пор не верила, что жива, а мертвенная плоть уговаривала её поверить в обратное. Хорошо бы найти зеркало, да только в избе Ягини его не было. Девочка тяжело поднялась на ноги и поковыляла в дом. Налила себе в кружку чистой воды и поглядела в отражение. Оттуда на неё смотрел обычный ребёнок, только слишком грустный и бледный. «Жива», – без лишних эмоций решила девочка.
