Очерк современной европейской философии - страница 22

Это вопрос, оспаривающий предпосылку, о которой я говорил, которую подчеркивал, а именно: во всех этих представлениях о мире предполагается, что кто-то знает этот мир. Раньше факт знания кем-то истинного устройства мира казался само собой разумеющимся. Он, интеллигент, интеллектуал, профессионально, по призванию и так далее и так далее занимается этим делом, и он как бы по положению это знает. И позиция его такая: он с обществом не связан, то есть он не работает ни на кого, он выполняет свободную профессию, он упражняет свободную функцию духа. Уж он-то знает! Отсюда его право на воспитание или просвещение других.

Повторяю, вопрос гласит: а кто это, и откуда, и почему, и на каких основаниях? Кто воспитывает воспитателей? Все последующее развитие философской культуры и духовной ситуации фактически снова и снова воспроизводило в разных формах этот вопрос. Таким образом, под сомнение поставлена посылка, о которой я говорил, посылка некоего привилегированного знания, посылка, что кто-то по привилегии, по своему положению может знать Истину с большой буквы и, став на позицию этой Истины, перестраивать, воспитывать, преобразовывать жизнь других, иногда даже силой. Есть такое выражение: в истину можно тащить и силой, то есть предполагается, что человек может и сам не знать, что ему хорошо или плохо, и упорствовать в своем незнании хорошего и плохого, и тогда появляется право тащить его в истину силой. Существование такого права очень хорошо представлял себе Чернышевский, например. Он считал, что можно притащить людей в истину (известную ему, конечно, и в том, что она была ему известна, он был уверен), даже заплатив ценой жизней, – правда, тогда еще он не теми масштабами пользовался: он называл цифру семьдесят-восемьдесят тысяч. И вовсе был человек не кровожадный, а желающий добра, и желание им добра не может быть поставлено под сомнение.

Но работают не наши желания, даже самые добрые, а работают механизмы, и мы лишь участвуем в этих механизмах в меру своего ума или в меру своей глупости. Под словом «глупость», повторяю, я не имею в виду нашу психологическую способность или неспособность. Это нечто совсем другое, и для дальнейших моих рассуждений я прошу вас всегда иметь в виду, что когда что-нибудь в философии говорится, что в ваших ушах звучит как указание на какие-то человеческие свойства (скажем, на ум, на глупость, на бесталанность), то останавливайте в себе эти ассоциации, потому что в философии не об этом говорится, не об этом идет речь. Философия мыслит в терминах духовных усилий человека, а не его способностей; философия мыслит в терминах описания каких-то механизмов – культурных, социальных, интеллектуальных, а не в терминах биологических особенностей человека, и так далее.

Чтобы пояснить это, я украду у самого себя то, что я хотел сказать через две или три лекции, и скажу об особенности ситуации, той, которую я описывал, а именно ситуации люмпен-пролетариата, сложности мира и так далее. Я говорил, что не только человек нуждается в мире, то есть в допущении, что в мире есть какой-то смысл, какой-то порядок, но и мир нуждается в человеке, то есть пребывание, сохранение порядка в мире должно воспроизводиться актами человека, каждого в отдельности, чтобы и порядок, и смысл продолжались. Религиозные метафоры иногда удобны для выражения мысли: мысль становится доходчивее (и без параферналии теологических или церковных терминов и так далее). Не только человек нуждается в Боге, но и Бог нуждается в человеке.