И старуха, захватив рукой кончик передника, прижав его к глазам, тихо, горько заплакала.
Василия Николаевича, стоявшего перед ней, точно ветром отпахнуло, и он быстро зашагал по террасе.
– Ну что ж ты живого человека хоронишь, – с болезненной гримасой, как-то тихо, встревоженно проговорил он.
– Ох, помрет, помрет, – тоскливо взвыла старуха, охваченная вдруг страшным предчувствием конца.
– Перестань, – нервно остановил ее Василий Николаевич, – не поможешь же этим.
Он остановился.
– Мы с доктором сейчас приедем. Может, и не так еще страшно.
Он опять замолчал и уж не скоро, как будто про себя, нехотя, тихо проговорил:
– Ну, уж не дай бог чего… не оставим же.
Старуха повалилась в ноги.
– Батюшка мой Василий Николаич, ты один у нас защитник наш, куда без тебя денешься.
– Ах… – нервно заерзал рукой по голове Василий Николаевич.
– Встань, встань, мамуша, – проговорила приветливо Марья Александровна. – Барин не любит, чтоб в ноги кланялись. Богу кланяйся.
Старуха медленно встала.
– Ничего, матушка Марья Александровна. Не грех и поклониться и тебе и ему, матушка Марья Александровна.
И старуха опять бултыхнулась в ноги.
– Встань, встань, – как-то испуганно проговорила Марья Александровна.
– Ничего, матушка, ничего, – говорила старуха, вставая, – отцы вы наши.
– Ну, ступай с богом, – мы сейчас приедем.
Старуха еще раз поклонилась и стала тяжело спускаться.
– Лошадь вам? – спросила Марья Александровна и крикнула:
– Саша!
Вошла серьезная, чисто одетая, некрасивая горничная.
– Саша, скорее барину лошадь… Кабриолет вам, что ли?
– Кабриолет, – рассеянно ответил Василий Николаевич.
– А лошадь – Шарика?
– Шарика, – тем же тоном сказал Василий Николаевич.
– Ну, кабриолет и Шарика; поскорей только!
– Сейчас, – серьезно проговорила Саша и скрылась.
Когда Василий Николаевич начинал волноваться, он притихал, делался сдержанным, рассеянным, говорил тихо, медленно и как бы нехотя.
Он беспрестанно проводил рукой по лицу и то останавливался, то опять начинал шагать.
– Нет, право, как это… – начал было он, подавляя охватившее его волнение.
Марья Александровна беспокойно посмотрела на мужа и проговорила:
– Да может, пустяки еще…. у них все смерть… Посмотрит доктор… Два года тому назад так же прибежала…
Василий Николаевич покосился на жену и продолжал молча ходить. Лицо его немного прояснилось.
– Вперед-то к чему волноваться, не стоит, – тем же тоном, рассудительным, мягким и спокойным, продолжала Марья Александровна.
– Право, ты, Вася, хуже той бабы, – проговорила его сестра. – Никто еще не умер, а ты уж отходную запел.
– А? – встрепенулся Василий Николаевич. – Отходную?
Он посмотрел на разраставшуюся все тучу.
– А все живы?.. Нет, уж мужик больно хорош. Ну, едем!
И Василий Николаевич нервно начал застегивать свой чесунчовый пиджак на все пуговицы.
– Да ведь не подали еще, – заметила Марья Александровна.
– Подадут, матушка, подадут, – ответил Василий Николаевич. – Увидят, что барин ждет, и поторопятся. Ну, пойдем!
– Да ты что это, мою шляпу надеть хочешь?
Василий Николаевич посмотрел на шляпу жены, которую машинально взял было в руки, добродушно посмотрел на всех, махнул рукой, пустил свое «ха-ха» и, взяв соломенную шляпу, пошел за доктором чрез столовую на дворовое крыльцо.
– Право, Вася хуже всякой женщины, – проговорила Вера Николаевна. – Это бабушка его так разбаловала.
– Да, уж впечатлительный. Проводим их?
Обе дамы встали, но пошли через сад во двор. Они нашли мужчин, стоявших посреди двора в ожидании лошади. Доктор говорил что-то. Василий Николаевич слушал, ковыряя палкой землю. Его глаза безжизненно, безучастно – признак волнения – смотрели вдаль.
