Очертания последнего берега. Стихи - страница 11

Отринув время, мы оказываемся в царстве

идентичности – путь как будто недлинный.

В центре Господнего Храма есть комната

с побеленными стенами и низеньким потолком;

Посредине стоит алтарь.

Те, кто сюда попадает, бывают сначала удивлены

атмосферой пустоты и безмолвия,

которыми проникаешься понемногу;

Почему пуст алтарь?

Разве так надлежит являть себя Богу?

И лишь после многих дней, после многих ночей

бдения и созерцания

В центре пространства вдруг проступает нечто,

подобное солнцу, обретающему очертания,

Нечто такое, что стягивает пространство

и организует его, как ядро,

Центральная точка, вокруг которой

формируется мир и воплощает себя

в потрясающем топологическом переплетении,

Точка, продолжительное созерцание которой

готовит душу к скачку в абсолютную идентичность,

недосягаемую для изменения.

Названия для этой точки нет ни в одном языке,

но она источает радость, свет и добро.

Мир выглядит, как никогда, однородным и прочным. Девятичасовое солнце медленно и полого струится по улице; старинные и современные здания соседствуют довольно беззлобно. Я, частица человечества, сижу на скамейке. Парк совсем недавно обновили; фонтан вот установили. На этой скамейке сидя, я думаю о человеческом виде и ощущаю себя гуманным; сижу гуманно напротив фонтана.

Фонтан современный: вода течет между серыми полусферами, падает медленно с одной на другую. Между ними она могла бы только сочиться, но архитектор придумал хитрей: сначала вода заполняет неторопливо верхние полусферы; когда они переполняются, она тихонько капает в нижние; через какое-то время – его промежутки кажутся мне неравными – всё разом опустошается. Потом вода наливается снова, и процесс повто ряется.

Может быть, перед нами метафора жизни? Сомневаюсь. Скорей, архитектор хотел инсценировать свое представление о вечном движении. Не он первый, не он последний.

Лежу в гостинице; мышцы мои отдыхают после ходьбы; они слегка горят, но это приятно.

Не могу я как человек западный, сентиментальный, спонтанный, по-настоящему принять для себя буддизм (со всем, что буддизм включает в себя: с этим упорным исследованием тела, направляемым разумом; упорным, почти научным исследованием тела, его реакций и использованием этих реакций в мистическом поиске и в быту).

Иначе говоря, я остаюсь романтиком, зачарованным идеей полета (полета чистого, духовного, с телом никак не связанного). Я чту целомудрие, святость, невинность; верю в слезный дар и молитву сердца. В буддизме все более разумно, более целесообразно; однако я не в состоянии проникнуться им.

Я лежу на кровати, мышцы мои отдыхают; и я чувствую, что готов, как в юные годы, изливать душу до бесконечности.

Я как мальчик без права на слезы и ласки;

Уведи меня в царство хороших людей,

Уведи меня в ночь, покажи мне, как в сказке,

Мир с другими созданьями, чудо содей.

Я надеждой живу, вековой, первобытной,

Как те старые негры, что дома – князья:

Подметают метро с непонятной улыбкой —

Одиноки, как я, безмятежны, как я.

И правда, этот мир, где дышим тяжело,

Внушает нам лишь злость, до дрожи отвращенья,

Желание сбежать, без права возвращенья.

Нас больше не прельстит букет газетных слов.

Нам вновь бы обрести исконный отчий дом,