, – соврал я. – Знаю, да ещё как! Это шум, который издаёт Млечный Путь! То есть, Молочный. И услышать его способен лишь тот, кто пьёт много молока.
– Ну вот, и вы туда же, чёт-нечет! – повеселел Хранитель. – А ведь это же всего лишь удивительный аппарат, который летает без, чьей бы то ни было, помощи. Сам летает. Понимаете? Стало быть, это… Са… мо…
– Лёт! – закончил я.
– Браво! – закричал Хранитель и, обняв одной рукой за плечи, другой отчаянно похлопал меня по груди, да так крепко, что я закашлялся. – Браво, мой друг, вы прошли и этот тест! – Он взболтал содержимое бутылки и осушил её до дна. – Говно, а не молоко – как минимум, вчерашнего надоя! – От возбуждения глаза Хранителя сверкали в темноте, как две ракеты, одновременно пущенные над полем боя! – А
14.
ведь они считают меня неполноценным мудаком, недостойным их гражданства! Представляете, втихушку вручили мне этот берег, будку и этот никудышный мост, по которому за всё это время не пробежала ни одна собака! Поняв, что я близок к тому, чтобы раскусить их подлый обман, эти ублюдки запустили в окрестные леса полчища французов и тут же зачем-то… Зачем? Вы наверняка видели флагшток над будкой? Так вот, чет-нечет, как только враг понёс первые потери и я водрузил знамя второй гренадерской дивизии, они тут же, за каким-то дьяволом, поменяли его на стяг четвёртой пехотной! Тайно, суки, под покровом ночи! Представляете? Но они не учли обретённый опыт партизанской войны! Вот, смотрите…
И он вытащил из кармана большой ржавый гвоздь.
– Не было никаких ядер, чет-нечет! Это я разобрал мост. Все гвозди покидал в реку, как вещественные доказательства! Оставил только два. Как вы думаете, сударь, где второй?
– В шине нашей машины!
– Верно!
Тут я на всякий случай отодвинулся подальше.
– Вы истинный патриот! Гиб-гиб…
И мы грянули троекратное «Ура».
– Теперь вот что… – То, о чём он хотел сказать, видно, требовало от старика большего душевного усилия, а, значит, и дополнительной порции молока. – У меня к вам частная просьба, мил человек… Есть там у них одна особа весьма романтического склада. Увидите, передайте ей поклон. И сии вирши.
Хранитель прокашлялся, выкатил грудь «колесом» и поправил эполет.
– Прошла борьба моих страстей,
Болезнь души моей мятежной,
И призрак пламенных ночей
Неотразимый, неизбежный!
И милые тревоги милых дней,
И языка несвязный лепет,
И сердца судорожный трепет,
И смерть, и жизнь при встрече с ней…
Исчезло всё! – Покой желанный
У изголовия сидит…
Но каплет кровь ещё из раны,
И грудь усталая и ноет, и болит!
Тут старик разрыдался не на шутку!
– Запомнили?
– Ещё бы! – вдохновенно соврал я.
– Вот и ладно… – Хранитель немного успокоился, подождал пока обсохнут слёзы и мечтательно посмотрел вдаль. – Завтра снова в бой. Жалко, силы на исходе. Мне б подмогу какую-никакую… Хоть бы один пехотный полк!
А через минуту прибыла лодка. Сопровождающие покидали в неё свои сумки, помогли мне взобраться на борт и уже в полной темноте мы, наконец, отчалили от берега. Когда лодка достигла середины реки, я невольно обернулся назад – там, на, продуваемом всеми ветрами, берегу, под обезглавленным флагштоком величественно возвышалась могучая фигура Воителя в треуголке, которую я давеча так тупо и так подло принял за шапку-ушанку!
– Благодарю за службу! – Пронеслось над взбудораженной вёслами, речной гладью. – Завтра же стану хлопотать перед Его Сиятельством о присвоении вам
