Друг великолепий погод,
ранних бронетранспортёров в снегу,
рой под эту землю подкоп,
дай на солнце выплясать сапогу.
Зиждься, мальчик розовый,
мальчик огненный,
воздух примири с разовой
головой, в него вогнанной.
То стучат стучьмя комья вбок,
самозакаляясь железа гудит грань,
солоно сквозь кожу идёт сок,
скоро-скоро уже зарычит брань:
Мне оторвало голову,
она летит ядром,
вон летит, мордя, —
о, чудный палиндром!
Пуля в сердце дождя,
в сердце голого.
Дождь на землю пал —
из земли в обратный путь задышал.
Мне оторвало голову,
она лежит в грязи,
в грязь влипая, мстит.
О, липкие стези!
О, мстихи, о, мутит,
о, бесполого.
Мылься, мысль, петлёй,
вошью вышейся или тлейся тлёй:
Я ножом истычу шею твою, как баклажан,
то отскакивая в жабью присядку, то
с оборотами балеруна протыкая вновь
и опять кроша твою, падаль, плоть.
Я втопчу лицо твоё, падаль, в грязь
и взобью два глаза: желтки зрачков и белки,
а расхрусты челюстей под каблуком
отзовутся радостью в моём животе:
Руки, вырванные с мясом
шерстикрылым богом Марсом,
руки по полю пошли,
руки, вырванные с мясом
шестирылым богом Марсом,
потрясают кулаками:
не шали!
Ноги ходят каблуками,
сухожилия клоками
трепыхаются в пыли,
ноги месят каблуками
пищеводы с языками,
во в евстахиевы трубы
вбито «Пли!».
Развяжитесь, лимфатические узлы,
провисай, гирлянда толстой кишки,
нерв блуждающий, блуждай, до золы
прогорайте, рваной плоти мешки.
Друг высокопарных ночей,
росчерков метеоритных, спрошу
я о стороне: ты на чьей? —
и одним плевком звезду погашу.
