Ода одуванчику - страница 9

на соседний дом, никогда забвенью

поглотить этот жёлтый свет не дано.

И лица твоего я увижу овал,

руку с лёгкой в изгибе ленью,

отстранившую книгу, – куда там чтенью,

подниматься так рано, провал, провал.

Крики пьяных двора или кирзовый скрип,

торопящийся в свою роту,

подберу в подворотне, подобной гроту,

ледяное возьму я мерцанье глыб,

со вчера заваренный я возьму рассвет

в кухне… стало быть, на работу…

отоспимся, радость моя, в субботу,

долго нет её, долго субботы нет.

А когда полярная нас укроет ночь

офицерской вполне шинелью,

и когда потянется к рукоделью

снег в кругах фонарей, и проснётся дочь,

испугавшись за нас, – помнишь пламенный труд

быть младенцем? – то, канителью

над её крахмальной склонясь постелью,

вдруг наступят праздники и всё спасут.

«Я посвящу тебе лестниц волчки…»

Я посвящу тебе лестниц волчки,

я посвечу тебе там,

сдунуло рукопись ветром, клочки

с древа летят по пятам,

в лестницах, как в мясорубках, кружа,

я посвящу тебе нить

той паутины, с которой душа

любит паучья дружить,

лестниц волчки, или власти тычки,

крик обезьян за стеной,

или оркестра косые смычки

марш зарядят проливной,

гостя, за маршем берущего марш,

я посещу ту страну,

где размололи не хуже, чем фарш,

слабую жизнь не одну,

вешалок по коридору крючки,

я посвечу тебе в нём,

на два осколка разбившись, в зрачки

неба упавший объём,

надо бумагу до дыр протереть,

чтобы и лист, как листва,

мог от избытка себя умереть,

свет излучив существа.

«Остановка над дымной Невой…»

Остановка над дымной Невой,

замерзающей, дымной,

чёрный холод зимы огневой —

за пустые труды мне,

хищно выгнут Елагин хребет,

фонари его дыбом,

за пустые труды этот бред

в уши вышептан рыбам,

за гранёный стакан на плаву

ресторана «Приморский»,

за блатную его татарву

в мерзкой слякоти мёрзкой,

то ль нагар на сыром фитиле,

то ли почва паскудна,

то ли небо сидит на игле

третий век беспробудно,

в порошок снеговой ли сотрут

этот город ледащий

за пустой огнедышащий труд,

в ту трубу вылетавший,

или «нет» говори, или «да»,

Инеадой вдоль древа,

чёрной сваей за стёклами льда,

вбитой в грудь мою слева.

«Тому семнадцать, как хожу кругами…»

Тому семнадцать, как хожу кругами

вокруг постов своих сторожевых,

над реками, семнадцать берегами

я лет хожу в пространствах нежилых,

дыханием моим за стадионом

отопленных, с футбольною землёй,

раскомканной, под воздухом бездонным

всё началось, кипящею смолой

на дальних пустырях, с теней в бушлатах,

с вагончиков отцепленных, тому

назад семнадцать, с вечера поддатых,

смурных и сократившихся до СМУ

с утра, когда, бредя с автостоянки,

я согревался начатым в глухом

углу одной бытовки у жестянки

с окурками спасительным стихом,

продолженным в заснеженных колоннах

Елагина на шатком топчане,

среди котлов, на угле раскалённых,

волчат огня, в своей величине

разогнанных до высыпавшей стаи

шипенья на рождественском снегу,

семнадцать, как губерния пустая

пошла и пишет через не могу

раскуренным стихом на финском фоне,

над мёртвой рыбой с фосфором из глаз,

в другой бытовке скуку на Гудзоне

развеявшим и конченным сейчас.

«Ранним, ранним утром бредётся…»

Ранним, ранним утром бредётся

то по снегу серому, то по лужам,

где, жена, мы с тобою служим? —

где придётся, помнится, где придётся,

кто бы мог подумать, что обернётся

худшее время жизни – лучшим.

С разводным ключом идёшь, теплоцентра

оператор ты или слесарь,

блиннолицый, помнится, правит цезарь,

и слова людей не янтарь и цедра;

с пищевыми отходами я таскаю вёдра;

Назад Вперед

Ода одуванчику - страница 9

Похожие книги