– Только ешь медленно, пожалуйста, помни, что не можешь заболеть, – прошу я.
– Ага, – беря вафлю и обмакивая ее в мороженое, кивает Сашка, тут же отправляя ее в рот.
– Ешь, – показывает взглядом мне на булку Халид, и я начинаю потихоньку отщипывать от сдобы кусочки и есть, наслаждаясь нежным вкусом. Себе он взял лишь капучино, который медленно пил, внимательно наблюдая за мной, чем, как обычно, смущал. Этот взгляд голодного хищника пугал и волновал, но в последнем я не была готова признаться даже самой себе.
***
– Это твой парень? – спрашивает Сашка, когда мы поднимаемся в лифте. Халид проводил нас до самого подъезда.
– Не совсем, – уклончиво отвечаю я, не зная, что еще сказать.
– Он хочет им быть? – продолжает допытываться брат.
– Всё-то ты хочешь знать! – постаралась я соскочить с темы, переводя всё в шутку. С одной стороны, можно было бы сказать, что он действительно пытается ухаживать за мной, ведь это решило бы многие проблемы, с другой, вдруг мама захочет с ним познакомиться? Не потащу же я мажора к себе! Да и ему что скажу…
– Я уже взрослый! – насупившись, бубнит Сашка.
– Конечно взрослый, Саш, разве я что-то говорю против этого? Просто мы сами еще с ним не решили, кто мы друг другу.
– Он вроде ничего, – пожав плечами и улыбнувшись, одобряет мажора брат, а я улыбаюсь.
Такой серьезный, прямо маленький мужчина.
– Давай только маме не будем пока про него рассказывать, – наклоняюсь к самому уху брата, прежде чем нажать на звонок квартиры, но проблема моей тайны отходит на второй план, когда на следующий день брата отвозят в больницу на скорой…
Ему стало плохо внезапно, ночью, спросонья мы даже не поняли, что случилось, я сориентировалась быстрее и вызвала скорую, на которой нас и привезли в детскую больницу.
Пока мама устраивала Сашку в палате, я беседовала с лечащим врачом, к которому пробилась не без труда. Сначала ждала утра, потом долго плутала по коридорам, спрашивала, где его найти, затем ждала, пока он проведет обход, и наконец зашла к нему в кабинет.
Дала ему карту брата, которую он изучал с задумчивым видом, смотря то на ворох пожелтевших потрепанных бумаг, вклеенных в нее разными врачами, то на меня.
Мне хотелось видеть сочувствие, но я видела только равнодушие усталого человека, для которого все пациенты одинаково равны и на одно лицо. Если только у них нет миллионов на счету, но такие этому обычному врачу городской больницы не попадаются.
– Вам же уже говорили, что операция решит большую часть ваших проблем?
– Да, мы ждем своей очереди, – произношу неуверенно, стараясь не расплакаться, перед глазами так и стоит бледное, испуганное лицо брата, проснувшегося от боли ночью.
– Ждать я вам не советую, раз приступы участились. Попробуйте продвинуть ребенка по очереди или найдите деньги на срочную операцию.
Он говорит всё то, что я и так знаю. Будут деньги – будет операция. Всё упирается в эти чертовы бумажки. Как назло, суровым напоминанием о том, кто может эти деньги дать, на телефоне всплывает сообщение от мажора с требованием спускаться вниз. Он уже ждет меня возле дома.
О парах я уже позабыла, как и о том, что Халид должен за мной заехать, смахиваю сообщение и напрочь забываю про Мирзоева, пытаясь разузнать хотя бы что-то обнадеживающее о брате.
Не получив того, чего ждала, выхожу из кабинета и опускаюсь на пол, сползая по стене в узком холодном коридоре с белыми стенами. Отчаяние вытягивает из меня все силы, я даже плакать не могу, закостенела от боли.
