Освежившись в приготовленных нам комнатах, мы с Михаилом облеклись в новые мундиры, лакированные бальные сапоги и, стараясь ступать в них мягко и размеренно, появились среди гостей.
Посреди зала устроен был грот, где бил прелестный фонтан, а на камнях под цветущими олеандрами, замаскированными так, что не видать было кадок, а казалось, что будто деревья росли меж камней, сидели грации, пастушки и нимфы.
Сквозь узкие прорези шелковых черных масок лукаво сверкали глазами костюмированные гости. Огромные стенные зеркала отражали всю эту роскошь и как бы передавали ее в бесконечность. В глубине зала возвышалась сцена, куда внезапно по хлопку хозяина, под звуки незримого в зелени хора, умчались от бассейна нимфы, пастушки и грации.
На Эрасте Петровиче надет был бархатный кафтан его деда, екатерининского вельможи, с лентой и регалиями. В соответствующем парике, он казался важным выходцем с того света.
Кроме нас, не костюмирован был еще один гость – князь Нельский, ближайший богатый сосед, очень просвещенный и гуманнейший человек, уже немолодой, но с лицом прекрасным по выражению душевных качеств.
Эраст Петрович настоял, чтобы мы облеклись в костюмы маркизов; князь в кафтан гпарлахового бархата, мы – в одинаковые голубые камзолы и парики.
Мы были с Михаилом одного роста, так что, надев маски, легко могли сойти друг за друга. Обстоятельство это оказалось новым звеном в той объединяющей нас тяжкой цепи, которой, не спросясь, нас сковала судьба.
Перед ужином Вера, прелестно носившая костюм «помпадур», шепнула мне в ухо:
– Сейчас беги в беседку! Я глупо спросил:
– Ты придешь?
От звука моего голоса Вера вздрогнула и сказала:
– Нет, Сержинька, не приду, я нарочно… – И легче перышка она отлетела.
Я понял, что приглашение относилось к Михаилу.
Тут словно бес меня обуял. Острая пронзительная ненависть к товарищу, которого моя же рука привела мне на гибель, разбила и пронзила мою душу. Истинны слова некоего старца, которые тетушка Кушина любила повторять: «Бесы не сильней человека, но, когда человек до них снизится, он станет с ними единой породы, и ему уже их не стряхнуть. Ибо их легион!»
Легион низких страстей пробудился в моей душе. Увы, она не оказалась подобной величавому океану, а дрянным болотцем, подернутым сверху приятной для глаза изумрудной ряской.
Месть, ненависть, оскорбленная любовь и мелочное самолюбие, задетое Михаилом, столкнули меня по крутой тропинке к пруду, где стояла беседка.
Я укрылся в кусты. Начался фейерверк.
Сотни огненных мячей взметнулись в темном небе и, как бы не удержав воздуха, разорвались в вышине и брызнули вниз разноцветными искрами. А озеро, большое водное зеркало, отдало небу обратно огни.
Мои чувства художника были столь дивно встревожены, что на минуту все злое как будто отлегло от души. Но два знакомых голоса заговорили в беседке. О, этим двум не было никакого дела ни до красоты сего мира, ни до моей разбиваемой ими жизни!
Ведь мы все, Русанины, – однолюбы. Две тетки от несчастной любви ушли в монастырь, а дядя Петр застрелился.
– Дорогая моя! – сказал Михаил с таким страстным чувством, которого я не ожидал от него. – Дорогая, так неужто не сон, ты решила соединить свою жизнь с моей?
И в ответ ее нежный голос:
– Ты можешь еще спрашивать?
На минуту затихло: они целовались.
У меня мутнело в глазах, и ракеты, падавшие в воду, казалось, падали в мое сердце и жгли его.
