– Ну вот, готово, – завхоз бесцеремонно обрывает ее.
Голос у него приглушенный и почти бесцветный.
Впрочем, не больно-то он щедр на слова.
– Инна! – неожиданно громко восклицает Казимировна. – У меня в чемодане отрез крепдешина, я забыла подарить тебе его на день рождения. Сшей себе нарядное платье! Ты же одета, как продавщица!
А разве продавщицы одеваются как-то особенно?
Но я коротко отвечаю: «Да», стараясь просто Казимировне не перечить. И когда завхоз покидает комнату не простившись, просто уходит, что немного даже странно, Софья Лазаревна провожает его долгим взглядом, и в этот момент мне отчего-то думается, что голая макушка выглядит неприлично, как нечто, что должно быть прикрыто, а не выставлено на общее обозрение. Софья Лазаревна неожиданно говорит:
– Я же его мальчиком помню. Кудрявый такой, в нашей школе учился, и мама его у нас работала, Нина Николаевна. После уроков Мишенька все в школе сидел, маму ждал, и даже обедал в школе.
Значит, все-таки учительница! Я пробую представить Мишеньку маленьким, с шевелюрой, но как-то не получается. Казимировна вновь заводит песню про голубые носки. Она раскачивается на своей кровати вперед-назад, прикрыв глаза, будто читая мантру, и от ее нудного бормотания все вокруг представляется чрезвычайно абсурдным – эта выдача книг старушкам, засохшие мандарины, спитые пакетики чая на блюдечке, валериана на ночь, крепдешиновое платье, Пушкин, Депардье и голубые носки.
– Человеку надо дать то, что он просит, – тихо произносит Софья Лазаревна. – Зачем-то ведь ей нужны эти носки.
– То есть вы хотите, чтобы я в следующий раз принесла ей эти носки?
Учителя любят изъясняться намеками, главное – правильно их понять.
– Она целыми днями твердит про эти носки. Я уже устала, специально ухожу сериалы смотреть, только бы бредни ее не слышать.
– Хорошо. – Я некстати вздыхаю, и Софья Лазаревна, наверное, думает, что просьба мне в тягость.
– Однажды Ваня Серафимов меня просил… – через паузу говорит она, – чтобы я двойку за диктант не ставила. После уроков в учительскую пришел: «Ну пожа-а-луйста», хотя писал через пень-колоду, из семьи алкоголиков был. А потом оказалось, что отец ему пригрозил убить щенка, если он двойку получит.
– И что?
– Так вот я и говорю, купи ты ей уже эти несчастные носки! – взрывается Софья Лазаревна. – У меня в тумбочке сто рублей. Хватит?
– Да что вы такое говорите?! – быстро собрав манатки, я выхожу, вылетаю прочь.
Мне жалко себя, Софью Лазаревну, Казимировну, Ваню Серафимова и Мишеньку-маленького, который после уроков обедал в школе. И мне наконец хочется плакать. Но я, пожалуй, уже не умею. Наверное, у меня синдром эмоционального выгорания – о нем я прочла в той же Владькиной книжке. Налицо все признаки: безразличие к своим обязанностям, дегуманизация, ощущение собственной несостоятельности. И как лечиться? Если Маринка говорит, что человек обычно сам знает свое лекарство. Купить себе что-то вроде голубых носков? Но я ведь уже купила коричневое пальто. И вот, не помогло. А ничего другого до зарплаты мне уже не купить.
Когда КИБО везет меня назад, в библиотеку, и за окном тянется грязно-белой лентой пейзаж ранней весны, я замечаю за собой, что думаю о том, а как же обходились наши родители, ведь барахолок еще не было и денег, кроме зарплаты, в общем-то, тоже. Все, что кроме, – нетрудовые доходы. И мне самой странно, что я думаю об этом, потому что на самом деле я пытаюсь не думать о щенке, которого убил папаша-алкоголик, и о том, что же стало с тем мальчиком, ведь грамотно писать он вряд ли научился, тогда какой во всем этом был смысл? Потом я думаю, а что сейчас думает шофер, который каждый день ездит с КИБО по разным адресам и с разными сопровождающими. Нельзя же вести машину и думать о том, что вот сейчас мы возвращаемся в библиотеку. Наверное, он точно так же пребывает в своем мире, как и я в своем, совершенно отдельном от него, и я, покинув машину, тут же перестаю для него существовать, равно как и он для меня. Потом еще я думаю, что старость – это далеко не мудрость, а совсем даже наоборот. Раньше стариками считали людей всего-то за сорок, это возраст, когда как раз и опыта успеваешь накопить, и башка еще работает, до маразма редко кто доживал, а теперь? На стекло налипают хлопья мокрого снега, размывая пространство. Водитель включает «дворники», и ритмичные движения лапок по стеклу возвращают реальности привычный вид, и я думаю, что библиотека – такое же расчищенное пространство, островок четкой видимости в окружающем тумане, в котором я существую.
