Ну подумай сам! – внезапно разорвалась лента спокойного монолога, и резкий поворот головы бородача дал возможность разглядеть всего на миг его глаза. – Сам! Почему? Потому что ты это тот, кто если и ошибется, то тоже только сам! И награду получишь сам! Ха-ха! И никто не сможет ни коснуться твоих заслуг, ни пострадать от твоих ошибок. Главное – сам! Все сам!…
И все исчезло. Остались в памяти глаза и темный профиль бородатого мудреца в зеленом летнем окне. Но главное – глаза. Он-то весь сам и запомнился тем, что они у него такие. А его слова? Ну что слова? Как у всех. «Произнес еще не значит объяснил. Или доказал что-то…» – как потом всегда вспоминал Август, нервничая и вспыхивая огнем какого-то страстного желания, и всем рассказывал: «Взгляд у него такой, знаешь, э… слов не хватает обычных, чтобы описать необычное. Любой бы хотел иметь такие глаза… они не по-человечески умные и страстные. Может, так? Нет! Не просто умные… ну нет! В них я увидел смысл… знаешь, просто смысл жизни! Вот взглянешь в них и не важно, что он говорит… ха-ха! Может… нет… не может он говорить чушь… такие глаза! Там, в них, было указано определение и направление… да-да… вот! Если бы тебе посчастливилось попасть в луч его взгляда, ты бы… сам засветился! И тогда бы точно знал – кто ты и куда тебе идти…».
…Обеденное солнце уже полчаса облизывало ухо человека. Его тело вяло шевельнулось, а один глаз открылся и попытался сосредоточиться. Мужчина лежал на животе в кустах, и одна рука его затекла от неудобно вывернутой позы. Благообразному солнцу из-за зеленой маскировки были видны только часть головы с ухом и стопа ноги в добротной коричневой туфле. В тени оставались обычные темно-синие джинсы с травяными отметинами и поверх черной рубашки черная кожаная жилетка. Светило сделало свое дело: обдало своего неприглядного воспитанника огненной волной порицания и удалилось в покои за занавес ангельски белых облаков. В лесостепных широтах Украины сентябрьское солнце может дать жару по-июльски. Глаз человека прищурился, и началась привычная уже работа по восстановлению собственного образа. Труд предстоял не долгий, но очень нелицеприятный. Сначала нужно было осмотреться, и глаз уже профессиональным навыком начал ощупывать пространство вокруг. Первый зрительный бросок уперся в желто-зеленый частокол придорожной растительности. Сама дорога, или, скорее, припыленная тропка с красновато-бурыми камешками, едва проглядывалась сквозь подсохшую цепь рядовой травы и, казалось, за ее счет откормленных кустов-лейтенантов с непоколебимо вросшим в свое генеральское место золотисто-рыжим деревцем. Обнадеживающий ветерок волновал строй растительных войск, и даже полноценный трезвенник услышал бы четкий приказ: «Встать и оправиться!».
Он не встал и не оправился, зато точно знал, что зовут его Август и у него блюзовое настроение. Вот лежит он в кустах, его пытает жажда с похмелья и немного совесть оттуда же. Вокруг – могилы с обязательно крепкими добротными оградками. Бесчисленные крошечные наделы последней собственности, похожие на разноцветные лоскуты удельных княжеств на карте раздробленного государства.
Сквозь листья то ли черемухи, то ли еще какой бузины, сквозь пожелтевшую эмаль портрета глядел в упор на человека хозяин одного из уделов, с подходящим для такой метафоры именем – Лука Автономович. Кирпич лица Луки Автономыча логично вписывался в типовой могильный обелиск из сцементированной каменной крошки. Такими правильными кирпичами закладывали дырки в любом производстве.
