На кладбище муравьи в трещинах и норках земли пародировали недавно присоседившихся к ним людей из спальных бетонных параллелепипедов. Или наоборот, тут как кому приятнее. Бросались в глаза отличия в стилистике архитектуры и физиологии, но наблюдалась удивительная схожесть в причинности движений. Люди и мурашки давно проснулись и разъехались-разбежались по рабочим районам. Скоро начнут возвращаться. Все по схеме. Но вот, видимо, Августу, как человеку из хаотичных, неухоженных кладбищенских кустов не нравились схемы. То есть – изначально, вообще! Можно было, конечно, спокойно жить по ним. И если повезет, даже стать схематическим образцом с доски почета, но слишком это было обыкновенно и скучно. Бороться со скукой можно по-разному и, наверное, самый простой путь – держаться подальше от нее, чтоб не заразиться. Увы, жизнь вдали от общих схем тоже рано или поздно нормируется и приводится в порядок другими схемами, от которых снова начинало веять тоскливой иерархией запутанных человеческих ценностей. Однако Август именно в кустах был упрям как нигде и не хотел сдаваться. Он знал, что инфекция скуки не передается, а незаметно усваивается вместе со всеми результатами человеческой деятельности: образованием, технологиями, информацией, и потому-то он вынуждал себя проходить такое своеобразное обеззараживание в кустах городского кладбища. Не всегда ему удавалось быть принципиальным в тяжбе со схемами, нормами и нормативами. Порой приходилось занимать …надцатое место в каком-то списке, но… Но при каждом удобном случае он старался разрушить норму. Что, собственно-то, и возможно, только при помощи ненормального поступка. Да, но не все так просто было с ним, так как и классически «ненормальным» в традициях современной психопатологии его назвать было тоже нельзя. Может быть, пока? Это «может быть, пока» каждый пусть припрячет для себя на будущее. Ведь кто знает будущее? Так что нечего обольщаться. Август всегда предпочитал готовым формулам и нормативам поведения внимательное наблюдение за преинтереснейшими ненормально-необычными субъектами, как приговаривал, один преизвейстнейший сыщик. Тоже, кстати, не совсем нормальный. В своей области, конечно. Его здоровье!
– «…я не люблю… тарам, тарам, против шерсти… тарам, тарам… железом по стеклу. Э… или… не люблю людей… потому как, дескать, им с детства привит какой-то непокидаемый вид… Эх, поэты любимые! Научили не любить, а вот любить кто ж научит? Ага, а вот еще… мы все кого-то любили, но мало любили нас! Во как! Э… а может остаться в кустиках и еще немного понелюбить… ну, чуть-чуть, чего-то я недонелюбил, что ли…» – бормотал про себя Август, бродя взглядом то по могильным оградам, то по узкой тропинке, петлявшей в траве между ними и железными гаражами с бетонными заборами.
«Вот рападокс! Поэтов разных помню, а как очутился на кладбище – не помню… Надо попробовать еще, надо вернуться к тому крутому повороту перед резким спуском. Надо подняться на плато, как на бабуганскую яйлу, помнишь? Ну, помню. Вот. Подняться и снова зашагать с облаками наравне…»
Август вспомнил, что построили перед первым домом у кладбища детскую площадку. Удивительно быстро. «Ах, это политика…». Перед приездом какого-то бонзы толстые бабы в оранжевых жилетах мели улицу и дорожники латали хронические выбоины в асфальте. Как-то вдруг свалилась неведомо откуда бетонная плита усталости. Август сделал еще один большой глоток горячей водки, и сел в лодку воспоминаний, и поплыл по быстрому турбулентному течению, которое, казалось, несло его все последнее время…
