И когда разочарованный и уставший от всего этого Петр Иванович практически поставил крест на Андрее, вдруг на тебе – холостой заряд выстрелил. Это напомнило Петру Ивановичу кашу, которая, долгое время оставаясь забытой на холодной плите в виде сырых несъедобных зерен, вдруг, поставленная на огонь, в считаные минуты начинает вздуваться, пускать пузыри и вариться, быстро доходя до вожделенной стадии готовности.
Откуда добыл Андрей этот чудодейственный огонь, заставивший его так быстро закипеть, Петр Иванович поначалу не знал (да и не интересовался особо). Главное, что одним днем Андрей слез с давно уже трещавшей шеи Петра Ивановича и больше не просил денег. Вскоре он стал зарабатывать даже больше, чем сам Петр Иванович, купил машину.
И Петр Иванович возблагодарил небеса. Радость его была столь велика, чувство внутренней освобожденности от многолетнего финансового ига столь обширно, что он сразу же отбросил прочь, словно отслужившую свое грязную рубашку, те негативные чувства, которые язвили его ранее (эту данность, эту обременительную необходимость, продиктованную сложившейся ситуацией, которая чуть не переросла в нечто окончательно враждебное, непримиримое), и проникся искренней полновесной отеческой любовью к сыну.
Особенно приятен был Петру Ивановичу союз Андрея и Мариши. Петр Иванович увидел перемены к лучшему в Андрее именно после того, как в жизни Андрея появилась Мариша. Действительно, с ней дела у Андрея сдвинулись с мертвой точки и пошли вверх, а сам он поменялся, приобрел черты взрослого серьезного мужчины, избавившись от раздражающего образа вечного юнца.
Как типичный флегматик, Петр Иванович был человеком уравновешенным и выдержанным, во всяком случае внешне. Воцарившиеся баланс и благополучие в жизни его семьи подарили вдобавок к внешнему спокойствию еще и внутренний комфорт, сделав вполне счастливым человеком, удовлетворенным достигнутыми жизненными результатами. В силу природной бережливости, граничащей порой со скупостью, Петр Иванович был человеком обеспеченным, но не зацикленным на богатстве (несколько странная особенность, учитывая его ревнивую убежденность в необходимости работать и зарабатывать. Да, он уважал стабильный средний достаток, получаемый трудом, но никогда не гнался за крупным шальным барышом или гламурной жизнью). На работе его ценили не только как хорошего профессионала, но и как личность. За что бы он ни брался, он всегда неторопливо, с невероятной дотошностью, способной даже вывести из себя иного оппонента, мог привести любое дело, даже откровенно проигрышное, к победному для себя итогу. За это он пользовался большим почетом и авторитетом у любого, кто был с ним знаком. «Я всегда буду вторым человеком в бизнесе, – говорил он. – Я не собираюсь рисковать, не собираюсь договариваться ни с властью, ни с бандитами, мне это не нужно и я этого боюсь. Но если я на кого-то работаю, то такой человек будет процветать». И, увидев, какой густой сок дал наконец так долго и трудно зревший Андрей, Петр Иванович добавлял в разговорах с ним:
– Я-то второй, а вот у тебя есть все шансы стать первым.
И он понимал, что Андрею удалось-таки стать первым, пусть и поздно, пусть и не в том, в чем им с женой хотелось, и даже не в том, в чем хотелось Андрею, пусть и вырвав из его, отцовского, бока солидный кус жизни. Наблюдая за Андреем, когда тот через год завел свое собственное небольшое дельце, Петр Иванович задумался – а не попробовать ли и ему стать первым, не отказаться ли от своей закостенелой позиции относительно второстепенной роли в искусстве предпринимательства. Уже не было тех бандитских девяностых, которые держали волю Петра Ивановича в парализующем страхе перед яркими воспоминаниями о дешевизне человеческой жизни; уже не было тех огромных нескончаемых трат на сына, и некоторые деньги оказались свободными для того, чтобы распорядиться ими по своему усмотрению, потратить на задумки, желания, мечты. Так почему бы и нет!
