Дала о себе знать спина, занемев от неподвижного сидения, несколько позвонков в нижнем грудном отделе сделались горячими. Старик подложил руку под поясницу, утвердив костяшки пальцев на чувствительном проблемном участке, осторожно поерзал в кресле, пытаясь найти удобное положение, чтобы задавить боль, насильно загнав ее внутрь.
– И профессора, Юра, ничем не могут помочь, – запоздало пожаловался он сыну, – значит, время приходит. То есть уходит, и нам пора уходить… Меня вот никак не забирают… Туда… Сколько еще?
Меня он не забрал… Не вызвал к себе…
Старик задумался, странным образом перестав на время размышлять о чем-то конкретно; мысли стремились к общему, влиться в некий единый поток, вихрем воронки раскручивавшийся от кружившейся головы и поднимавшийся выше и выше.
Сигнал телефона, на который он надеялся и коего непрестанно и терпеливо ждал, вывел его из оцепенения. Он, насколько мог быстро, к шестому зуммеру, подошел к аппарату.
– А, ты, Григорьич… Почему не рад? Рад. Молодец, что позвонил. Когда в гости придешь, я ж все жду?.. А сегодня, как же так?.. Ладно, ладно, давай продолжим, чего уж там. Неймется проиграть?.. Ну-ну, попробуй, свежо преданье…
Он оперся локтем о столешницу, нависая над шахматной доской, и, продолжая разговаривать, двинул пешку за черных. Григорьич наконец определился с ходом.
– Я взял эту пешку, конечно, а что ты думал? У нас так…
Несколько раз скептически угукнув в ответ на необоснованную самоуверенность партнера, он выдвинул тяжелый стул из массива дерева, так что его ножки, скребя по полу, издали надсадный звук, и подсел к столу.
Румынский гарнитур.
– Да… Ты так долго думаешь, что я буду настаивать на игре с часами. А, боишься!.. Ладно…
С Асей в Москве покупали, когда возвращались из длительной командировки. За границей работали. Ребята в гостинице дожидались. Долго они петляли по огромному, торговавшему на чеки Внешпосылторга магазину (с синей полосой – за работу в странах СЭВ, с желтой – в развивающихся, ценнее всего – бесполосные: капстраны), заставленному всевозможной мебелью, что при тогдашнем повсеместном дефиците вызывало сложные чувства: трудно скрываемую радость от неожиданно открывшихся возможностей и вместе с тем – подспудную неловкость за них. Сразу жилую комнату тогда купили и кухню. Контейнером отправляли по железной дороге. Сколько же ему лет, гарнитуру этому?..
– Придумал куда ходить? Ах, ты вот так… Ну-ну. Напугал тележьим скрипом. Конь на це-пять, что скажешь… Ах, думал… Предполагал… Добьют четырех коней, говоришь? Какой там дебют, и не пахнет… Угу…
Старик ладонью подпер щеку, просчитывая варианты. Наконец, другой рукой перетащил фигуру.
– Конь на аш-три… Да… Съел?! Руки крутишь?.. – Он коротко рассмеялся. – Ну я тоже… Взял… Да, пешкой. Теперь-то куда пойдешь?.. Заметь: я улыбаюсь сейчас… Что?! Как на жэ-четыре, как на жэ-четыре, там же мой офицер стоит?!.. Ты что, Григорьич?..
Образовалась небольшая пауза. Старик внимательно осматривал положение фигур. На том конце провода слышалось сопение, разразившееся осторожным вопросом.
– Ну да, на жэ-четыре… У тебя что, и доски нет?.. По памяти играешь? В уме?.. Даешь ты! Ну ты силен… А где доска твоя?.. Молодец, конечно, тренируйся… Я склероза не боюсь! Наоборот, забыть ничего не могу… Куда ты, открыть? А, хорошо, жду…
Он покачал головой, хмыкнул несколько раз, еще раз покачал головой. Видно, его всерьез озадачило сказанное партнером.
