Послав самому себе внушение коротким движением указательного пальца, он совсем закрыл папку, лишь несколько листов осталось торчать наружу. Похлопал слегка с торца по ним, стараясь вогнать внутрь, но без особого успеха.
Главное – не помять…
Встал проверить дату по настенному календарю, сделал шаг, другой, спохватился, попытался вернуться, но голова закружилась. Он чуть не упал. Пришлось замереть и выждать. Звон в ушах прекратился, но во рту посолонело.
От таблетки, наверное…
Осторожно ступая, вернулся за очками, нашарил их в складке сиденья кресла, надел. Одна дужка совсем отваливалась, примотанная тонкой медной проволокой к петле. Старик сокрушенно покачал головой.
Так недолго опять раздавить очки. Надо на стол класть…
Чутко прислушиваясь к себе, не торопясь, приблизился осторожно к серванту, взял из пузатой фаянсовой супницы с ручками, разукрашенной блеклыми розами – сервиз на двенадцать персон, – глянцевый календарик увеличенного формата: второе мая, понедельник.
Хвастался отличной памятью, а вот – чуть не вылетело из головы. Вчера еще напомнил себе перед сном. Но не спится, на спине не заснешь, а другие положения блокируются – головокружение… Нет, не забыл же, чего там…
Вот мы, тут же рядом висим – неподходящее какое слово, – молодые. Взял ее за руку. Какой-то здоровяк работяга с завода ферросплавов, с трудом приладившись синим сбитым ногтем большого пальца к кнопке, щелкнул по его просьбе. Улыбаемся… Оба… Ася так редко улыбается на фотографиях. Всегда серьезная. Даже строгая. Красавица…
В пятьдесят втором году – парень и девушка… Да, старик со старухой…
Свадебная их фотография. Собственно, какая свадебная: он и жена в обычной повседневной одежде, сразу после того как расписались. На ступеньках загса, видна темная вывеска. Он в рубашке с короткими рукавами, жена в легком летнем платье. На заднем плане под огромным раскидистым явором неизвестный белоголовый мальчик скрючился в попытке починить, поправить слетевшую змейкой цепь над беспомощно перевернутым, поставленным на седло и руль велосипедом.
Помог он пацану и упросил дать прокатиться. Ася, смеясь, ругалась, а все же он несколько раз обвез ее на раме вокруг толстенного ствола; велосипед подпрыгивал на корнях, Ася вскрикивала, молотила его руками по груди и плечам; они хохотали, и он упивался ее сияющей белозубой улыбкой задорной девчонки, в которую был влюблен. Какой день солнечный, ни облачка, голубизна бездонная! Поглядишь вверх, и нет возможности смотреть, ослепляет до черноты: в заоблачные космические хляби погружаешься…
Это ты превратил меня в старуху!.. Она так уже говорила?.. Когда – первый раз?..
Слух его обострился: в нервном ожидании он находился в темной комнате уже давно. Павел прекратил беспрерывную ходьбу затворника, остановился, замерев, вслушиваясь в легкий скрип далекой двери, осторожный стук каблучков, шорох одежды, поправляемой на вешалке в прихожей. Он ждал, что сейчас она войдет.
Павел откинул назад непослушные пряди вьющихся черных волос – одна все равно всегда падала обратно на высокий лоб, – повернулся на тихий звук шагов.
Ждал ее, думал, что и как будет говорить, мысленно еще несколько раз повторил на разные лады, что он ей скажет и, главное, как… Он должен, наконец, высказать все… Все. Надоело… Как он устал от этих бесконечных попреков, от того, что он должен беспрестанно оправдываться. Будь что будет. Так больше нельзя. Дальше продолжаться не может. Ничего, где жить, найдется, на первое время к ребятам в общежитие можно уйти, вещей все равно немного, не нажил.
