Разговаривая или задумавшись, она по милой привычке всегда теребила сосульки русачьих ушек…
Об аварии впереди, без надежд на продвижение задерживающей колонну машин, сообщил добродетельный прохожий, самаритянином появившись из темноты вечности и так же исчезнув в небытии ночи. Таксист принял купюры и, пока Юрий доставал чемодан из багажника, послюнявив серо-желтым от налета языком указательный и большой пальцы, пересчитал, взглянул вопросительно на успевшего справиться с кладью покладистого пассажира, подтвердившего, что сдачи не надо. И ответно кивнул, что должно было посчитаться благодарностью за принятые как должное чаевые.
«Куда идти знаете?» – внезапно заговорил густым, с хрипотцой баритоном казавшийся доселе немым шофер.
«Спасибо вам», – прижав ладонь к кончикам платка на груди, сказала Агнесса Викторовна уже садившемуся в машину водителю.
Отойдя на пару метров, словно хотел побыстрее отдалиться от проклятого автомобиля, Юрий задержался, ожидая старую мать. Она, прося извинения, улыбнулась сыну и, не выпуская из руки холщовую голубую сумку (та, обвив плетьми ручек запястье, обвисла вдоль рукава пальто), торопливо поправила платок, обтянув книзу куполом и заправляя складки под поднятый воротник.
Тяжело шагая, Агнесса Викторовна отставала – Юрию приходилось сдерживать себя, так что легендарный чемодан из толстой рыжей кожи на ремнях, с потемневшими латунными пряжками и без колесиков, притирался к ноге.
Немногочисленные прохожие, изредка встречавшие или обгонявшие их, не обращали никакого внимания на мать и сына, разделенных некоторым пространством, но как два полюса магнита пронизанных токами притяжения. И все же Юрий отчего-то испытывал предательскую неловкость. Оттого ли, что помочь ничем не может, или от липкого осознания беспомощности и явной немощи матери, нынешний образ которой никак не мог заместить собой в его памяти былое, или он очень глубоко внутри себя стыдился, принимая на себя, хотя и понимая, что ни в чем не виноват, долю вины за ее грузную походку и эту виноватую улыбку?
Остановившись, он перехватил чемодан, взял у Агнессы Викторовны похожую на пакет холщовую сумку и навесил, зацепив, через неудобную чемоданную ручку, впивавшуюся швом грубой кожаной обтяжки в ладонь. Сумка вмещала все самое ценное и необходимое: документы, блокнот, пухлую и лохматую от топорщащихся листов с профессионально неразборчивыми диагнозами врачей медицинскую карту, страховку, несколько фотографий, немногочисленные мелкие личные вещи. Все, что Агнесса Викторовна взяла с собой в дорогу, с чем не хотела расставаться, тщательно отобрав и предварительно пересмотрев, хмурясь, каждую бумажку.
Слепым полем тимпана лоб институтского фронтона с удивленно поднятыми печальными бровями карнизов нависал над надписью по фризу: «Технiчный унiверситет».
Новое название. А был институт имени Чубаря. Какой-то лозунг еще возвышался на крыше над центральным входом? Какой? Какой?
Волны широкой гранитной лестницы, объятой смотровыми площадками, ограниченными балюстрадой, где в просвете белых – узкие вазы со смещенным вниз центром тяжести – балясин виднелись изогнутые по форме чугунных лекал опор наборные спинки деревянных скамеек, – умирая у самого тротуара, стекали к самым ногам. Проступи, стертые многочисленными подошвами валиками торцов, призывали праздных прохожих присоединиться к стройным рядам студентов. Влиться сквозь темные зевы трех огромных, с фигурными деревянными накладками, выглядевших неимоверно массивными мореных дверей, что расположены меж разновеликих барельефов неизвестных людей, выделявшихся на передней грани не несущих более никакой нагрузки бледно-коричневых пилястрах неопределенного – ближе к тосканскому – ордера с капителями в виде светлых лент.
