Одинокие в раю - страница 8

Костюмчик и Наде нравился, его цвет особо подчеркивал синеву глаз владелицы. Эта синева обворожила Надю при случайном знакомстве в очереди на Главпочтамте. Разговорились. В результате Надя предложила Тамаре поселиться у нее, пока та не обустроится. До этого Тамара месяц ютилась у Нинки, вологодской подруги, служившей в Питере дворником. Житье у подруги было ненадежное и бранчливое: Нинкины ухажеры, молдавские строители, проходу Тамаре не давали. Долго так продолжаться не могло, а тут подвернулась Надя… Теперь вот опять повторение пройденного – явился Надин Николай, сын какой-то важной шишки из прокуратуры. И сам работал где-то, закончив Институт военных переводчиков. Здоровенный детина, прослуживший в Афганистане. Наде он не очень нравился – груб, выпивает – не пара он врачу-стоматологу. Они и познакомились в зубной поликлинике.

Только куда деться, все же мужик! Не очень будешь привередничать, когда тебе за сорок. Однако Надя решила расстаться с Николаем, потому как положила глаз на одного своего пациента. Она и Тамару впустила к себе квартиранткой… для укрепления духа. Но когда заметила, как Николай пялится на квартирантку, расстроилась, и даже очень. Странные формы принимает ревность, порой весьма алогичные…

– Куда это ты вырядилась? – Надя оглядела квартирантку и добавила со значением: – К десяти его выпровожу.

– Поняла, – кивнула Тамара и засмеялась.

И Надя засмеялась. Но как-то натужно, принужденно. Но вскоре махнула рукой – пропади все пропадом – и присоединилась к Тамаре. Они посмеялись понимающим печальным смехом двух не очень удачливых в жизни женщин…

– И любимый мой костюм надела, – продолжала смеяться Надя.

– Ага, специально, – не успокаивалась Тамара. – У нас одна любовь на двоих.

– Тогда и сумку мою возьми, ту самую, – предложила Надя и вынесла из своей комнаты сумку. – Фасонь!

– Фасонить так фасонить, – обрадовалась Тамара.

Сумка и впрямь была хороша. Подарок Наде от загадочного пациента. Мягкая серая кожа с узорным тиснением и латунными уголками на плетеном ремешке очень подходила к синеве костюмчика…

– И плащ надень, к вечеру похолодает. – И в ответ на согласный кивок Тамары добавила: – Будешь возвращаться, купи хлеб и батон, деньги в сумке…

– Так я ж купила. – Тамара приложила сумку к костюмчику, мельком глянула в зеркало.

– Купила… Придет мой козел и все слопает, прежде чем завалит в койку, – неулыбчиво проговорила Надя. – Кстати, ты была в конторе у Таврического? Ну и что?

– Ничего, – ответила Тамара, снимая с крючка плащ. – Работа не для белого человека.

На улице она вновь вспомнила о визите в контору по продаже зеленых насаждений у Таврического сада. И лысого товароведа, не очень довольного ее появлением. Конечно, мотаться по области, закупать саженцы, торговаться с заготовителями, заключать договора, возить товар в город – дело мужское. Но мог бы и повежливей себя вести, лысый грубиян… тем более с привлекательной молодой женщиной. Вообще в Питере люди стали какие-то суровые, неулыбчивые. Не то что в Вологде, где, казалось, все друг друга знают. Еще каких-нибудь четырнадцать лет назад эти тогда еще ленинградцы были куда приятней, она помнила. Приезжала к тетке, маминой старшей сестре. Мать хотела, чтобы Тамара поменяла обстановку, развеялась, подзабыла Виктора и его смерть от дедовщины в Заполярье…

За три недели того гостевания у тети Тамара обошла весь Питер, музеи, улицы, правда, по театрам не ходила, печалилась по Виктору. В Софийском соборе, что в Пушкине, поминальную свечку поставила… Да и время было неподходящее для праздного гулянья – 1989 год смутное время: пустые магазины, митинги, демонстрации, на которых вовсю ругали и демократов, и коммунистов. Особенно запомнилась сходка в Румянцевском сквере, на Васильевском. Там собрались люди из «Памяти». Черные и красные флаги, злые лица. Поносили евреев. И матом, и так. Ей это очень не понравилось. Во-первых, Виктор был евреем и некоторые друзья тоже. А во-вторых, просто все казалось диким. Помнится, она озиралась, думала, сейчас всех арестуют – невдалеке стояли три милиционера… и тоже слушали. Когда вернулась домой, поведала тете. То ли еще будет, сказала тетя и посоветовала вернуться домой. В Вологде подобными делами и не пахло… А вскоре тетя, не дожидаясь в Ленинграде настоящего голода, продала свою комнату в коммуналке и вернулась в Вологду, к своим, где и померла пять лет назад…