«Хороший врач – это человек, знающий средство от некоторых недугов, или, если болезнь ему неизвестна, зовущий к больному тех, кто сможет ему помочь».
Жан де Лабрюйер. «Характеры нынешнего века». (1688 г.)
«Доктор, вы знаете, ночью мне было так плохо, так плохо… Думала, что умру».
«А я и сейчас так думаю».
Анекдот
Апрель, 2000.
9.10. Светлана решительно распахнула дверь РКОБ – региональной клинической онкологической больницы и негромко выругалась:
– Твою мать!
Очередь – вот что ждало её там. Она переполняла поликлинический холл, грозя вырваться за пределы одного помещения.
Очереди Светлана не любила. Она их ненавидела.
Чем та очередь отличалась от любой другой? Конечно, отличалась. Настроением! Феномен «очереди» определяется настроением её составляющих. Очередь жаждущих зрелищ. Такие встречаются и поныне, и даже повсеместно. Покорно стоят друг за другом в затылок желающие посмотреть, как на широком экране под звук surroud-dolby катаклизмически затонет «Титаник», как мастера балета Большого театра будут выписывать свои па, оставив за кулисами склоки и распри, как Тайсон одним ударом покончит с Лу Саваризом, как выйдет на сцену Иглесиас – по-испански гордо, как выскочат из клубящегося белого газа девочки-перчинки, заводя тинэйджеров своими подтянутыми попками, как умрет лебедь Плесецкая, как победно, воздавая должное своему триумфу, вскинет вверх руки олимпионик. Стоят и предвкушают. (О, предвкушение – это даже не лихорадка, истерия). Они наслаждаются своим предвкушением. Такая очередь – радостная. Она – исключение. Еще одно исключение – очередь, которой гордятся. Точнее, гордилась страна! Такая была одна. И страна, и очередь. Очередь в мавзолей! Она была не радостной, но, в общем-то, и не печальной. Она была обязательной и поэтому – самой спокойной в мире. По-мавзолейному, по-мертвецки. Еще одна знаменитая… Получившая имя, название. Так дают имена ураганам и тайфунам, аттракционам и спектаклям: тайфун «Тереза», шоу «Давида Коперфильда», очередь «Петля Горбачева». Она – событие времени! Она – свидетель эпохи. И в то же время одна из самых неспокойных, волнительных, ожесточенных и массовых. И время, те человеко-часы, потерянные в ней, в её нескончаемой спирали, сложенные в наши жизни, – есть величайшая растрата двадцатого века! А смерти, случившиеся в ней, среди не просто равнодушных, а среди возрадовавшихся, потому что на одного затоптанного, задохнувшегося, на одного живого стало меньше, возводят её в ранг кровавого преступления! И эмоции колбасных очередей позднего Брежнева бледнеют… А солдатская очередь в баню? А, например, юг, Адлер, конец августа, очередь за билетами на поезд, на самолет, а? Ну, а больничные очереди?
– А Вы – за кем? – с нажимом спросила Светлану сухонькая старушка, на половину своего роста завернутая в серый пуховый платок, и это – несмотря на установившуюся в последние дни жару. Судя по живости и целеустремленности движений, старушка была опытной пациенткой, завсегдатай этой больницы, а её проницательные глаза подозревали…
Это Светлана поняла сразу и невольно попыталась… нет, не ответить, оправдаться.
– Кажется, за ней, – она неуверенно ткнула пальцем во впередистоящую даму, а когда та в ответ обернулась, еще больше смутилась.
– Извините, я за Вами? – поспешно спросила она.
Но дама, как и Светлана, была здесь впервые. В её взгляде сквозила неуверенность и нерешительность:
