– Почему ты не занял место тобою убиенного Аркадия? – спросил его однажды Кромвель.
– Заместителей – не убивают! Президентов, директоров, председателей, генералов, одним словом, начальников, но не вице… экс… замов. Они, заместители различного рода, остаются здоровы и живы, и пользуются своим положением, подкрепленным умом, властью и деньгами, себе во благо, – не задумываясь, ответил Федор. – У меня хватает ума. За моей спиной – деньги. Власть – производное.
– И ты успешно защищаешь интересы этих категорий: чужих денег и своего ума, прозябая здесь? В провинции?
– В родном городке! – ответил Федор, сделав акцент на прилагательном, и Кромвель не понял, ерничает ли он, говорит ли он серьезно.
– Хм!
– Я хотел избавиться от унизительной роли мальчика на побегушках: Федя, голубчик, приготовь-ка, кофейку. Теперь эту роль поручили другому.
– Всего лишь! А сам-то веришь? – усмехнулся Кромвель.
Он этим словам не поверил. Они не совпадали ни с поступками того, кто их произнес, ни с его собственным мировоззрением, но, найдя в высказываниях Федора некое рациональное зерно, он продолжал допытываться:
– Сам-то ты веришь в то, в чем пытаешься убедить меня, а, Федя?
– Да, – уверенно ответил Федор.
– А власть? Да разве она тебе не желанна? Разве тебе не хочется трахнуть её? Как бабу, а?
– Власть – обоюдоострое лезвие, которое сечет подданных, но – в неосторожном обращении с ним калечит и «обладателя ея»! Я желаю независимости.
– Независимости? Недостижимая цель. Нет её. Не бывает.
– Бывает, – вежливо и рассудительно возразил Федор. – Безусловно, относительная!
– Независимость – это война. Перманентная. Без победителя. Как и всякую войну, проигравший её – её ненавидит, а выигравший – после краткого периода наслаждения пресыщается победой, наскучившись.
– Нет, желание независимости возобновляется, как желание есть и спать, и потому – оно не может наскучить.
– Хм, и ты достиг её? Эту пресловутую «Либерти»? Получил? Владеешь ею. Имеешь, как хочешь, и спереди, и сзади? Ты в этом уверен? – хмуро хмыкнул Кромвель. – И теперь ты счастлив?
– Свободен.
– Значит, ты хотел свободы! – не унимался тот же собеседник. – У тебя её было в достатке. С рождения. Ради неё не стоило убивать. Даже я в своей жизни никого не убил за ради свободы в её самом конкретном представлении – избавления от колючей проволоки и окна в клетку, а уж ради призрачного символа…
– Успех оправдывает всякое преступление.
– Не знаю.
– А за что убивали вы?
– За власть!
– Власть – инструмент усмирения чужого эгоизма. Где суть наслаждения? Не понимаю. Может быть, вам нужна была власть ради денег?
– Деньги делают жизнь приятной, но внешний комфорт не значит ни грана для воспроизводства той могучей энергии, что генерирует мой мозг. И твой. И повлиять на то, что происходит внутри него, в нём, глубоко и потаенно, нельзя. Возможно, мы оба, и в самом деле, самодостаточны? Не знаю. Но власть, борьба за власть – что-то вроде ремесла для меня. Как храбрость и доблесть – всего лишь ремесло солдата, его способ заработать себе на хлеб. Я по-другому не умею.
– И вы счастливы? – спросил Федор и подумал, что старику, кажется, нравится говорить на эту тему.
– Счастье? Рыскать за ним, принюхавшись? Бросаться в погоню, теряя голову? Это, мой мальчик, эфирное самоощущение. Ха, счастье. Оно, как известно, удостаивает своей благосклонностью только неистово стремящихся, и не важно, преодолели они тернии или достигли желаемого легко и радостно, как по волшебству. Они – стремились! И первые, и вторые достойны быть счастливыми. Впрочем, как предмет философии и психоанализа, понятие счастья относится к умозрительному, не поддающемуся определению и количественному измерению. Я и ты? Обойдется без него!
