Голос дрожал, я боялась заплакать, а потому, не дождавшись ответа, вылетела из кабинета, а уже на лестнице негодующе прошептала:
– Я не позволю говорить со мной таким тоном.
Тут выбежала и Марина, сообщила, что Драконов обещал нас уволить с записью в трудовой книжке о проступке, несовместимом с работой в детских учреждениях.
– А я и не собираюсь работать в детских учреждениях, – сказала я.
Марина тоже не собиралась. Она боялась, что Драконов сообщит о ее деятельности в институт. А я этого не боялась, я уже написала заявление о переводе на заочное. Но унижение было тяжело пережить.
Мы отправились к Сандре, и она произнесла пламенную речь, грозила Драконову судом, обещала пойти в гороно, написать в газету, что он говнюк и душитель всего светлого и перестроечного, он может только солдатами командовать и не пригоден для работы с детьми. Она открыла бутылку «каберне» и, в общем, утешила нас, а, точнее, меня, потому что за Мариной приехал муж и повез ее утешать на дачу.
Я смирилась с тем, что работа в пионерлагере закончена и внезапно почувствовала облегчение, но прошел день, два, а меня так и не вызвали в Донжон. Драконова видела только однажды, не глядя в глаза, поздоровалась. Михална, наверное, тоже получила от Драконова втык, велела перестать рассказывать сказки об инках, перейти к русским народным. А увольнять нас с Мариной не будут, сообщила она, потому что работать в лагере некому. Я даже почувствовала разочарование, потому что свыклась с мыслью, что лагерь для меня остался в прошлом.
Пожелай нам доброго пути!
Жизнь продолжилась, будто никакого конфликта и не было. Совместно с Сандрой мы сварганили классный букет для заведующей столовой. Идею Сандра оценила, правда, я не сказала, что подсмотрела ее в рисунках детской книжки. Букет помещался в старом, полураскрытом зонте, перехваченном посередине атласной лентой с пышным бантом. Для букета мне разрешили нарезать розы и садовую ромашку на клумбах лагеря. Зонтик Сандра обрызгала серебрянкой. Мы были довольны, зато виновнице торжества авангардный букет не сильно понравился. Она опасливо взяла зонтик за ручку и не знала, куда деть, пока его не забрали у нее. Где потом оказался букет, не знаю, наверное, там, где в конечном счете оказываются все букеты – в помойной яме.
Сандра в тот вечер разразилась тирадой о создании мимолетной красоты, которая ничем не отличается от вечной, потому что красота есть красота, а вечного ничего не существует, зато процесс творчества мимолетного и вечного одинаково прекрасен, и т. д. В общем, не помню, какие доказательства единства вечного и быстропроходящего она приводила, потому что в тот вечер мы хорошо набухались.
Мой отряд перед сном нынче слушал чтение «Острова сокровищ». А однажды утром, когда я заплетала косы Кате Моториной, девочка внезапно обернулась, обняла меня за шею и сказала в ухо: «Я хочу, чтобы вы были моей мамой».
Елки-палки! Я офонарела, не нашлась, что ответить, не обняла ее в ответ, даже не погладила по голове.
Да что же это! И зачем мне оно? Теперь удочерить ее надо, что ли?
Приезжал ли к Кате кто-нибудь на родительский день? Может, у нее матери нет или мать – алкоголичка? Бросилась к Соньке, та говорит: приезжала мать, вроде, нормальная. Тогда что за дела такие?! А может, у нее мать вроде моей, не называет ее «солнышко» и «моя радость»? Так и я этим не отличаюсь, это у Соньки все «зайчики» и «птенчики».
