Перед алгеброй она сидела с открытой тетрадкой и рисовала на зелёной обложке ромашки. Домашка была не сделана. Я сел на стул напротив и спросил:
– Помочь?
– А можешь? – спросила она с лёгкой усмешкой, как всегда.
Я вырвал лист из своей тетради и быстро порешал все уравнения. Она вскинула бровь и спросила:
– Как ты дошёл до такой жизни?
Я хмыкнул – «Обращайся!» и ушёл. Выскочил во двор, за кусты, залез на трубу с торчащими клочьями теплоизоляции. Мне нужно было побыть там, где никого нет, но появился Тимур, и я впервые не был рад его видеть.
Он плюхнулся рядом и сунул мне общую тетрадь.
– Что это? – спросил я.
– Гениальные озарения, – угрюмо буркнул он.
Первая страница была изрисована мелкими кошками, среди них надпись:
«Я иду по улице с односторонним движением».
Две черты вниз, продранные до следующей страницы. В правом углу:
«Столб идёт за мной. Влево и вправо».
Я перевернул страницу.
– Это всё?
– Да. Гениально, скажи?
– Котики милые, – ответил я, возвращая тетрадь.
Тим, зло сопя, засунул её за ремень:
– Я помню, что это за столб, – сказал он. – Я тебе его даже показать могу. На нём ржавый обруч, растяжка какая-то. Я иду по Голубца против движения, а он выскакивает на дорогу. Я вправо – он вправо. Я влево – он влево. Дорога с односторонним движением, а ему какое дело? Он что кирпич? Он столб! Стой себе, где стоишь.
– Бред, – пожал плечами я.
– И никакого смысла, – согласился Тим.
– А кошки?
– А кошки – просто кошки. Кассету записал?
– Да, «Нау». Хочешь? – я протянул ему наушники.
– Не, – замотал он головой, – я эту херню наркоманскую не слушаю, – и заржал, так ему весело стало.
Дома все были заняты. Мама стояла столбом, сунув руки под мышки и сверкала глазами. По квартире метался её очередной «не оправдавший надежд» Романчиков с злобно перекошенным лицом и собирал вещи. Он не первый и не последний. Я закрылся в комнате. Там уже сидел, забившись в угол, брат и сосредоточенно чиркал ручкой в блокноте. В коридоре возня, сбившийся на фальцет голос Романчикова:
– Я хочу попрощаться с детьми!
Ледяное мамино:
– Они твои, что ли?
Он всё-таки вошёл. Невысокий, похожий на певца, исполнявшего «Живи, родник, живи», вставившего себе золотой зуб.
– Ребята, так случилось, что мы с вашей мамой не сошлись характерами.
Я вежливо кивнул, малой продолжал чиркать ручкой.
– Я ухожу, но вы всегда можете ко мне обратиться. Если захотите увидеться, вы знаете, где мой гараж.
Я не очень понимал, почему у меня может возникнуть желание с ним увидеться. Он у нас жил пару недель.
В первый вечер попытался научить меня жарить картошку.
Во второй мама с гордостью заявила, что я хорошо знаю английский, и даже переписываюсь с настоящей американкой. Он так обрадовался, засверкал золотом: «Надо отправить ей твою фотографию, чтобы видела, что товар не лежалый», – заявил он.
Борясь с рвотными позывами, я скрылся в своей комнате и врубил в наушниках на полную громкость UDO.
На третий день он посоветовал мне носить вещи в нагрудных карманах, чтобы казалось, что у меня атлетическая грудь. Надо рассказывать, почему я избегал с ним общаться?
Сейчас день, наверное, пятнадцатый – надеюсь, больше не увидимся. Я ещё раз вежливо кивнул. Меня так учили: если нужно для душевного комфорта собеседника – ври. Спросил глазами: «Всё?». Он вздохнул, я надел наушники. В маленькой хрущобе стало чуть просторнее.
На следующий день из кустов свистнули, но это был не Тим. На нашей трубе сидел длинный Брыкин и его мелкий дружок Паспарту. Перед ними набивал мяч Малхосян. Стукнулись кулаками.
