– Монсеньор, – сказал аббат с благоговением, – я не знал. Позвольте мне в свою очередь прикоснуться к краю вашей мантии, чтобы хоть немного святости, которую…
– Я не апостол Петр, чтобы исцелять тенью, – ответил темнокожий каноник. – Я всего лишь скромный служащий Конгрегации и чаще подвергаю чудеса сомнению, чем их удостоверяю. Но тех, что я видел, хватило с лихвой.
– А сколько всего вы видели? – спросил я опять невпопад.
– Триста шестьдесят четыре, – сказал он, и я подумал, что у него странный акцент, тягучий, словно он наслаждался каждым произнесенным словом. – На одно меньше, чем дней в году. – Внезапно он подмигнул мне: – И я очень надеюсь, что когда-нибудь засвидетельствую триста шестьдесят пятое. Например, мальчика, исцелившегося от атрофии нервных окончаний.
Он наклонился ниже и сказал:
– Inpossibilia sunt apud homines possibilia sunt apud Deum. Не так страшно потерять глаз, как надежду, помни это.
И еще раз подмигнул, а потом благословил меня.
* * *
В ту ночь мне приснился сон, который многое изменил в моей жизни и которому суждено было стать для меня вещим. Я часто вижу яркие и красивые сны, ведь сон – это убежище для тех, чья жизнь окрашена в мрачные тона. Когда ты заперт в унылом каменном мешке для умерщвления и без того не особо живой плоти, а большой мир видишь только сквозь узкие окна-бойницы и столь же узкий канал Интернета с небольшим числом дозволенных переходов, сон – единственное место, куда можно убежать. Но в тот день я не хотел прятаться. Визит каноника меня странно взволновал. Этот человек казался мне посланником из какого-то другого мира, куда более приветливого, чем тот, в котором прозябал я сам.
Перед сном, перебравшись на узкую койку, я много думал и над словами каноника, и над тем, как я его воспринимал. Посланник – по-гречески будет «ангел». Черный одноглазый ангел, его вид должен был меня напугать, но я обрадовался ему, как обрадовался бы настоящему ангелу. Я заснул, думая о том, какими бывают ангелы, и сам не заметил, как оказался в другом месте, еще более мрачном, чем то, в котором я жил.
Вероятно, это было какое-то подземелье – но столь обширное, что походило на древний пещерный город. Вот только стены этих пещер оказались железобетонными, а вместо наскальных рисунков их покрывало то, что, как я потом узнал, называлось граффити.
Я видел (снизу вверх) толпу бритоголовых людей в серых комбинезонах. Среди них нашлись женщины. Кстати, несколько женщин были увечны – у них не хватало руки или ноги, иногда и двух конечностей сразу. В числе мужчин калек почему-то не наблюдалось.
Эти люди были страшно неухоженными, от них несло вонью давно немытых тел. Лица их искажали гримасы боли и ненависти, и ненависть эта была направлена на меня.
– Вот он! – орали они. – Сын дьявола!
Мне хотелось возразить, сказать, что я не имею никакого отношения к дьяволу, наоборот – я честный католик и, скорее всего, стану монахом, но язык отчего-то не повиновался.
– Все они антихристы! – кричала противным каркающим голосом безрукая женщина (вместо одной руки у нее был примитивный киберпротез, известный как «рука пупса» – таких, уродливых и малофункциональных, больше не выпускают). – Дьявол хотел создать армию из наших детей, а мы жертвовали ему свою плоть! Мы вкладывали свои силы в то, чтобы создать этих «суперлюдей». Нам следует остановить их, уничтожить! Дьогу, чего же ты медлишь?
