Читать онлайн Виктор Лысых - Однажды в Ялте

Место действия: Ялта – наши дни, Иудейская пустыня – от начала времён и сегодня, а также Париж, Иерусалим, Мёртвое море и кое-где еще, в зависимости от желания героев и обстоятельств, но что они там побывают – автор гарантирует.

В Иудейской пустыне, не далеко от Иерихона, у подножия серо-желтых, безжизненных гор, можно наткнуться на камень. Серый базальт с черными разводами, он лишь на несколько сантиметров выступает над поверхностью. А когда-то, в давние времена, мимо него нельзя было пройти, чтобы не остановиться.

Отполированный песком и ветрами, он возвышался почти на метр, и его поверхность с буроватыми прожилками и темно-зелеными разводами по краям притягивала практически всех путников. Они гладили его, присаживались и сразу же блаженно закрывали глаза. Что-то теплое и умиротворяющее исходило от камня.

Любил сидеть на нём и Иисус, когда удалился в эти места на сорок дней. Была здесь и Сусанна, которую Иисус встретил в Иерихоне, направляясь сюда.

Когда она появилась в пустыне, Иисус удивился и спросил:

– Как ты нашла меня?

– После той встречи на рынке, меня побил теткин сын, и я убежала, – сказала она. – Шла по твоему следу, а когда сбивалась, то переставала чувствовать тебя, и вот я здесь.

– Ты не можешь находиться со мной!

– Я с таким трудом нашла тебя, а ты говоришь, уходи, – она потупилась и тихо добавила, – ты говорил тогда, чтобы все люди любили ближних, но почему сам так не делаешь?

– Если мать говорит ребенку – отойди, это не значит, что она не любит его. Я люблю всех – и кто рядом со мной, и тех, кто стоит в стороне.

– Значит, ты любишь и меня, тогда я пойду туда и не буду тебе мешать, – сказала Сусанна, указав на промоину в горе.

И ушла, и устроилась там. Собирала колосья дикого ячменя, что росли меж редких кустов на краю пустыни. Разминала в ладонях и, выдув шелуху, высыпала в углубление на камне. Затем толкла зерна, сбивая с них кожуру, и снова продувала и лишь потом растирала ячмень в муку округлым голышом, найденным неподалёку.

Похоже, что этот кругляш тоже когда-то был частью большого камня, но откололся от него, был обкатан и отшлифован ветром и песком. Брал его и Иисус, гладил, перекладывал из руки в руку и успокаивался в минуты тревог и испытаний, что выпали ему в пустыне…

Но, остановимся на этом, в своё время мы еще не раз вернёмся к Иисусу и Сусанне, а сейчас поясним суть предисловия. А она в том, что округлый камень, который брал в руки Иисус, долгими путями, наконец, попал к нам. Он сохранил в своей памяти то, что скрывалось до времени и объясняет некоторые события – и не только в прошлом, но и сейчас.

А начиналось всё так…

Конец мая, лето только вступило в свои права, и в Ялте было немноголюдно. Я снял комнату рядом с морем на улице Чехова. Почти от дома начиналась пальмовая аллея и выходила к набережной. По утрам здесь было еще пустынно, и только одинокие отдыхающие, да редкие бегуны нарушали утренний покой.

Первые дни было ветрено и прохладно, срывался дождь, и тяжелые темные тучи опускались, чуть ли не до самых крыш, закрывая горы. Но через три дня солнце высушило мокрую набережную, и всё окрест засияло южной зеленью и рекламой.

К вечеру набережная наполнялась публикой нарядной и раскованной. Как угорелая носилась на роликах молодежь, а многие взрослые гуляли с собачками. Видимо чеховская дама с собачкой все же повлияла на местные нравы.

А когда на город опускались сумерки, и на литых чугунных столбах вдоль набережной зажигались фонари, наступало самое прекрасное время: встреч, прогулок у моря, весёлых ресторанных посиделок и всего того, что и наполняло собой горячие и незабываемые ялтинские ночи.

А днем, ближе к полудню, у набережной выставляли свои картины и всевозможные поделки, местные художники. Мне нравилось бродить по этой выставке. Я медленно переходил от одной картины к другой, и всякий раз задерживался у картин художницы Бруклицыной.

Это были в основном миленькие и красочные пейзажи Ялты: дворики, улочки, набережная. А на некоторых картинах были изображены женщины в белых платьях, широкополых шляпах и с кружевными зонтиками в руках. Картины были бесхитростные, но они притягивали. В них чувствовалась легкость, свобода и душевная теплота художника.

Женщина, сидевшая при этих картинах, полная, чернявая гречанка, говорила:

– Берите, не сомневайтесь, художник она хороший, известный, ее картины есть и в музеях.

– Вижу, что хороший, но пока не до картин, да и повесить некуда.

– Ну, что вы, место всегда можно найти, да и цена приемлемая. Взять хоть эту – всего 200 гривен, а какая красота!

– Согласен! Но вот чуточку разбогатею – обязательно куплю. А разбогатеть я собирался, за этим сюда и приехал.

На третий или четвертый день, часов в семь утра, я вышел на набережную. Её только полили, и солнце сияло во всю, и было удивительно хорошо. У одного из еще закрытых кафе я увидел художницу, которая срисовывала пальму на набережной.

По манере и цветовой гамме картины, которую она писала, без сомнения – это была Бруклицына. Одета она была в просторную темно-бордовую кофту далеко не первой свежести и просторные помятые джинсы, с пятнами засохшей краски.

Дама за мольбертом чуть сместилась и стала рисовать вывеску на кафе. Мне было интересно, я пристроился у парапета и стал смотреть.

Остановился, а потом и прицепился к ней с расспросами мужик бомжеского вида. Она молча рисовала, но мужик не уходил, художница резко обернулась, и что-то сказала. Мужик замолчал, а потом, отступив, начал ругаться:

– Сучка, а еще интеллигентку из себя корчит, художница драная.

Увидев, что я смотрю на них, мужик направился ко мне.

– Слыхал, говорит мне, вали на хрен, а еще мудаком обозвала. Разве художники бывают такими?

Мужику хотелось поговорить, но у меня такого желания не было. Я прошел чуть дальше и продолжил наблюдение. Быстрыми мазками художница дописывала картину. Холст был небрежно прибит к подрамнику, и его края, обтрепанные и неровно обрезанные, весьма портили вид уже почти готовой картины, на которой были изображены две дамы в белых длинных платьях и шляпах времён Чехова. Набережная была похожа, а вот с кого писались эти дамы – непонятно.

Вечером я увидел Бруклицыну в группе художников, рисовавших портреты желающим. Рядом с художницей висело несколько карандашных набросков, а на раскладном стульчике сидела девушка, и Бруклицына ее рисовала. Девушка получалась похожей, но была она какая-то плоская, неживая. Чувствовала это и художница. Она покрутила рисунок, и со вздохом, опустив руку с карандашом, подала рисунок девушке. Та посмотрела, скривилась и довольно резко сказала, что платить не будет:

– Можете оставить себе на память!

Встала и ушла. Бруклицына была в сильном расстройстве, скомкав листок, бросила его в сумку. Меня она не видела и, выждав немного, я подошёл, спросил:

– Нарисуете?

Она быстро окинула меня взглядом и, подумав, указала на раскладной стульчик. Пристроив лист бумаги к фанерке, с минуту изучала мое лицо, потом начала рисовать. Через некоторое время я сказал, что видел ее сегодня утром на набережной, и что ее картины мне нравятся.

– А кое-кому не нравятся, – резко сказала она. Похоже, что от слов девушки Бруклицына еще не отошла.

– Мона Лиза, возможно, тоже не всем нравится.

– Спасибо, утешили, – сказала она, и чуть приметная улыбка тронула ее губы.

Бруклицына вглядывалась в мое лицо, а я стал рассматривать ее.

Следует сказать, что как женщина она мне не приглянулась. Лет за тридцать, какая – то простенькая, ничем не примечательная, разве что глаза красивые, да губы припухлые, теплые, а может и горячие.

На ней была черная футболка на два размера больше, чем надо бы, и те же просторные джинсы с засохшей краской. Под футболкой лифчика не было, и небольшие груди четко прорисовывались за тонкой тканью. Почувствовав мой взгляд, она ерзнула на стульчике, и я стал смотреть мимо неё на публику на набережной.

Минут через двадцать она отколола листик и подала мне. Было похоже, но восторга не вызвало. Пейзажи с дамочками у неё получаются гораздо лучше.

Я расплатился и отошел.

На следующий день утром я увидел Бруклицыну на набережной, она собирала этюдник после рисования. Я поздоровался, она приветливо кивнула. Я предложил помочь донести ее амуницию, все равно делать нечего, она согласилась.

– И как вам удается так рано вставать? – спросил я.

– Тяжко дается, но потом ловлю кайф от утра, моря, да и за спиной меньше хрюкают.

– Тут один жаловался, что вы его далеко послали.

– А если нормальных слов не понимает.

– Может, кофейку выпьем, – предложил я.

– Если угостите, почему бы и нет, – согласилась она.

Мы сели за столик одного из только что открывшихся кафе. Кроме кофе я заказал и пирожные. Посидели мы с полчаса, познакомились, звали ее Марина. Из разговора выяснилось, что живет она здесь одна, сын шести лет – у матери в Херсоне. А сюда приезжает на заработки, и живет с весны до осени. На вопрос, а муж чем занимается, сказала:

– Эгоизм свой холит, – и, помедлив, добавила, – художник он, в училище познакомились. Нормальный мужик был, а потом как сбрендил, непризнанный гений, – с ехидцей добавила она.

– А может это так и есть, – сказал я. – Насколько я помню, Ван Гога тоже считали психом, а он оказался – гением.

– Пусть будет хоть трижды гений, меня это уже не колышет, и … закроем тему.

– Как скажете, – сказал я, улыбнувшись как можно шире, и это сняло напряжение, вызванное разговором о муже.

О себе я наплел сорок бочек небылиц, но в данной ситуации это было необходимо. По дороге к ее дому, я сказал, что собираюсь сегодня съездить в Массандровский дворец, посмотреть, как отдыхали наши цари. Марина оживилась:

– Можно и я с вами. Они взяли мои картины на выставку, обещали заплатить, но пока ни копейки не дали, а я сейчас, можно сказать, на мели.

– А картины, что совсем не покупают?

– Не сезон ещё, несколько взяли, но это так: за жильё, да на хлеб с молоком, а надо бы и матери уже подкинуть.

Комнату она снимала в старом особняке. Скорее всего, что раньше дом принадлежал одному человеку, а сейчас здесь проживало пять семей, не считая курортников. Дом оброс пристройками, балкончиками, лестницами, зарос одичавшей сиренью, плющом и всякой южной растительностью, и поэтому выглядел довольно живописно и привлекательно. И я сказал об этом Бруклицыной, но она, усмехнувшись, сказала, что, да, внешне привлекательно, но внутри:

– Крыски из дырочек выглядывают, не говоря о тараканах, они здесь полные хозяева.

Мы договорились, что я заеду после обеда, часа в два, и на этом расстались.

Честно сказать, не за этим я сюда приехал, чтобы с дамочками местными знакомства заводить и по музеям гулять, хотя и это не исключалось. Главным же для меня оставалось дело, а оно, пока с мертвой точки не сдвинулось, и это меня начинало беспокоить.

А дело состояло в том, что мне надо разыскать одного кадра. По рассказам тех, кто его знал, преподлейшего человека. Пару лет назад он «обул» своих товарищей по бизнесу на весьма внушительную сумму и смылся. И вот теперь, по их данным, он вроде бы объявился в Ялте, и моей задачей было узнать так ли это, а главное, если он в Ялте, то где живет, чем занимается. За это мне было обещано вознаграждение.