Наум молчал и с состраданием смотрел на умирающего. Тот заметил его взгляд и сказал:
– Я уже говорил, что тебе нужно служить в церкви и проповедовать людям о Христе?
– Говорил, – ответил Наум.
– Я был прав. Полицейский из тебя никудышный, наверно, такой же и солдат… Хотя стреляешь ты метко – печень мне прострелил, – глухо рассмеялся он, и струйка крови вытекла у него изо рта.
Наум взял лежащий на тумбочке марлевый тампон и, макнув его в миску с водой, вытер Байо Джадже губы.
– Зачем ты хотел меня видеть? – спросил он у Синга.
– Моя сестра умерла… Она единственная, кто у меня еще оставался. Еще, конечно, племянники… Наши родители умерли два года назад, но я сестре об этом не рассказывал, – не отвечая на вопрос Наума, заговорил Байо Джаджа. – Я много думал над твоими словами, доктор. Над теми, которые ты мне сказал тогда в овраге, о сиротах. Припоминаешь? Я как-то раньше не задумывался над такими вещами. Ты прав, нельзя забирать хлеб у одних сирот, чтобы отдавать их другим. Это несправедливый, кровавый хлеб. Но я хотел как лучше. Я хотел накормить голодных.
– И поэтому забирал еду у других бедняков, – с горечью заметил Наум.
– Не тебе меня судить, доктор. – Байо Джаджа говорил, тихо и тяжело дыша. – Меня судить будут на небе те, кто главнее тебя.
Наум не останавливал его, не уговаривал помолчать, чтобы набраться сил. Он понимал, что Сингу нужно было выговориться перед смертью, исповедаться, что ли. И он отчего-то выбрал для своей исповеди его – Наума. Хотя тут лучше подошел бы католический или протестантский священник. Наум не знал, какой веры был Байо Джаджа. Но все же он был христианин и имел право на исповедь.
– У меня к тебе просьба, доктор… Вернее, не просьба, а условие. Ты сейчас должен поклясться мне именем Спасителя нашего, что не оставишь моих племянников в приюте и при первой же возможности заберешь их и воспитаешь, как своих детей…
– Но я не могу… – начал было возражать Наум, но Байо Джаджа прервал его:
– Молчи. Я понимаю, что ты сейчас солдат и у тебя нет своей семьи. Ведь нет? – уточнил он и вопросительно посмотрел на Наума.
– Нет, – коротко ответил тот.
– Твои родители живы? Ах, ну да. Твой отец – начальник полиции. Вот и хорошо. У него наверняка есть возможность позаботиться о четырех сиротах. Его семья точно не голодает и получает от государства неплохой куш за преданную службу…
Больной снова закашлялся, и опять Наум вытер ему рот влажной марлей.
Байо Джаджа замолчал. Он впал в забытье, у него снова начался бред. Пришла медицинская сестра и сделала ему укол.
– Он будет спать, – сказала она и ушла, не предложив Науму тоже выйти из палаты.
Наум остался в палате. Он думал о своем: об отце, об Элизабет Луне и не заметил, как задремал.
– Эй, доктор, – разбудил его тихий голос Байо Джаджи. – Ты что, уснул?
– Да, – ответил Наум и добавил: – Ты тоже спал. Вот и я решил вздремнуть.
– Скоро я усну навсегда, – заметил умирающий. – Так что ты надумал? Заберешь моих племянников к себе? Я ведь это не просто так спрашиваю. За твое обещание я расскажу тебе, что задумали лидеры формирований «За мир», «Селеков» и «антибалаков»…
– Постой, разве «Селеки» не воюют против «антибалаков»? – прервал Байо Джаджу Наум.
– Когда кошке надоедает есть мышей и она хочет сала, она вступает в союз с мышами, которые помогают ей это сало красть, – с усмешкой сказал Синга. – На этот раз роль сала играет гуманитарная помощь из России. Но больше я тебе ничего не скажу, пока ты не пообещаешь мне позаботиться о моих племянниках. Ваше племя считается самым грамотным в нашей стране. Вот и выучи детей моей сестры. Выведи их в люди. Пусть они научатся зарабатывать свой хлеб не тяжким трудом, а головой, как твои соплеменники.
