И первого сентября, когда после липкой духоты сразу стало очень холодно, я решила сделать родителям сюрприз. Я надела польскую чёрную блузку, нелепые широкие брюки в форме трапеции, взяла паспорт, аттестат, и пошла устраиваться на работу.
Мне очень нравилась наша Красная больница, если такое вообще уместно говорить о лечебных учреждениях. Тогда она ещё была сравнительно современной и ещё не обветшала, как сейчас, два десятилетия спустя.
Эту лечебницу в деревне Соболевской в 1873 году построил фабрикант, прусский подданный, Людвиг Рабенек для своих рабочих с пунцово-красиль-ной, ситценабивной и бумаго-красильной фабрики. В 1898 году вместо старой деревянной больницы построили новую каменную на 31 койку, со встроенной операционной, и тот исторический стационар стал теперь административным корпусом. Туда-то я и навострила лыжи. Деловито спросила у какого-то мужчины, попавшегося на лестнице:
–Где у вас тут отдел кадров?
Наверное, я больше походила на молодую медсестру, чем на санитарку.
В нужном кабинете находились мужчина и женщина. Я ужасно смутилась, но всё равно спросила с апломбом:
–А у вас есть места санитарок, нянечек?
Кадровик, Надежда Малькова, посмотрела на меня, как на ненормальную, округлив рот и глаза:
–Ставок нет.
–А что же по радио жалуются, что работать некому?
–Впервые слышу.
Я вышла оттуда, как оплёванная. Хотя вряд ли бы я справилась с такой работой, убираться я не любила.
Дома я просмотрела районную газету. Невзирая на безработицу, последняя полоса всегда была полна рекламных блоков, что требуются работники, и все мужских заводских специальностей: механики, наладчики, слесари. И ещё меня поразила дискриминация по возрасту: то ты ещё очень молод, то уже слишком стар.
***
Я интересовалась политикой и, хотя мне ещё не исполнилось восемнадцати, уже успела вступить в партию. В нашем дворе открылось на квартире Общество защиты прав вкладчиков Сберегательного банка при штабе одной скандально известной парламентской партии. Мои родственники во время шоковой терапии и отпуска цен 1992 года потеряли все накопления, и я зарегистрировала их; в восемнадцать лет я должна была получить страховку в тысячу советских рублей, и записалась первой, получив членский билет номер 53. Виктор Борисович Захаров, полковник милиции в отставке, смуглый, черноусый, похожий на еврея помощник координатора, когда я регистрировалась, спросил меня сочувственно:
–А родители-то у вас хоть живы?
И я испугалась, что он накликает беду, мне это показалось таким чудовищным! Я пожалела, что вообще пришла сюда. (Хотя у двух моих одноклассниц матери уже умерли).
Мама была категорически против, чтобы я ходила туда, она говорила:
–Пошутили, и хватит! А если драка? А если с автоматами приедут?
Но она очень хотела, чтобы меня взяли туда на работу, а Татьяна Ивановна Захарова, жена Виктора Борисовича, координатор, говорила жёстко:
–Сейчас здесь работы нет! Работа будет только в декабре, в участковой избирательной комиссии, оплата – сто тысяч рублей.
Но Захарова сразу после этого разговора взяла записывать вкладчиков в тетрадку старушку Людмилу Дмитриевну, с которой, как я понимаю, они вместе работали в одном ателье, которая всё делала плохо.
Я вошла, и увидела её на рабочем месте, о котором мечтала, и окаменела.
–Что вы хотели? – строго спросила старушка.
–А где Татьяна Ивановна?
–А что у вас к Татьяне?
