Огонь и Я - страница 44

Вьюга угрожающе выставила перед собой руки, и из широких рукавов ее плаща вырвались ледяные стрелы – пики. Остроконечными углами вылетая из книги и ударяясь в каменистую стену, они рассыпались на мелкие осколки и сыпались к Велушиным ногам кубиками льда. От неожиданности Велуша закричала и испуганно захлопнула книжный переплет. Видение исчезло.

Выбежав из ущелья, будто за ней кто-то гонится, крепко прижимая фолиант к груди, Велуша, стоя на краю обрыва, широко расправила крылья и воспарила.

Искрящейся невесомой дымкой Душа Велуши влетела в окно своей спальни и, положив фолиант под подушку, наклонившись к Велушиному уху, прошептала:

– Я для тебя, кое что раздобыла, такую тайну разнюхала, такое узнала, о чём пока ещё никто ничего не ведает, а мне не терпится – страсть как хочется всё тебе рассказать… Только ты, пожалуйста, никому не говори, что эту историю узнала от меня, пусть это будет нашим с тобой секретом, а если уж кто сильно будет дознаваться, откуда, мол, ты это знаешь, просто ответь: «Сорока настрекотала!»

Договорились?

Тогда смотри, земля полнится слухом, есть гора на Алтае, названием, – Белуха…

Тонкая субстанция Велушиной Души вошла обратно в свое тело, и Велуше стал сниться навеянный ее «Я», побывавшем в астральных проекциях, необыкновенно красочный сказочный сон – Белогор.

Эти сказы давно мной увидены

В снах глубоких ночами зимними,

И теперь поведать мне хочется сны,

Которые стали вещими.

Дело было там, где хребет из гор искривился своим позвоночником, под снегами тяжёлыми, мёртвыми изогнулся своими костищами, будто каторжник, с ног валящийся, словно сил не хватало, не мог держать больше грузных тех вековых оков. Он, бывало, вздохнёт обессилено, из последних сил поднатужится, распрямит свои плечи, расправится, от усталости избавляясь, – так, чтобы кости в спинище хрустнули, позвонки, хрящи, жилки, суставчики, передёрнувшись, шевельнулись все.

И идёт тогда зыбь, пробегает рябь, дрожь проходит от холки до копчика. Сразу дым пеленой поднимается… Трубку курит Горыня невидимый, не в затяг совсем – так, пошалиться, выпуская дым створожившийся, что клубами летит, извивается из кольца в кольцо, ходит вкруг горы белым облаком, да барашками кучерявыми прыгает дымок по откосам скал, летит кубарем да за валом вал.

Ну а коль великан затянувшийся невзначай дыхнёт не в ту дыхалку, перхота нападёт – гулко бухает, в кашле том громовом, оглушительном – кха-кха-кха! – нутряк выворачивает, да никак не может отхаркаться.

Сыплет с гор тогда снег лавиною, весь булыжником перемешанный, ходит всё ходуном, содрогается, так гудит-свистит, будто стонет плеть вдоль спины, ни пред кем не согнутою.

Там у самых подножий великих гор белоснежною тьмою схоронены тайны, кои давно уж раскрыть пора, да никто ещё не посмел пока, даже рта открыть не отважился.

Вот и я говорю их с оглядкою, страхом – тем, что тенями ветвистыми в сумраке ночи на тебя ползут и на кожу дрожью кидаются, мурашами большими по ней бегут. И от ужаса темя колется, волоски на затылке шевелятся, дыбарем поднимаются… Жуть такая, что встанешь как вкопанный, хочешь заорать, а кричать невмочь: тяжелеет язык, наливается, будто то не плоть, а свинец во рту; кое-как прохрипишь – хрип тот глотку жмёт, как клешнёй её перехватывает.