ну, а пока мы дети – играем, скачем,
весна за окном, воздух жарой томим.
ну, а пока мы дети – и чувств не прячем.
и я могу тебя называть своим.
***
между нами с тобой война,
целое поле устлано мертвецов;
в руке – пулемет, а на груди – броня.
пули летят из стран, городов, концов
света,
пули летят из острейших да злейших слов;
мы с тобой хуже изменщиков и лжецов.
мы не жалеем оружия, сил, бойцов,
после каждого выстрела слышима тишина.
ты убираешь шлем, открывая свое лицо:
оно так чудесно, как на границе сна,
как в рассказе с печальным и трогательным
концом;
и глаза взирают с азартом да наглецой.
я бы хотела выпить тебя до дна,
но увы:
между нами с тобой война.
лучшие наши пали уже в бою;
земля на нас скалится – кровава,
мертва, страшна.
мы едва лишь стоим на самом ее краю;
нам не дано было верить и все ценить,
но я знаю: битва кончится, как ничья,
и однажды…
и однажды мы будем
с тобой
любить.
«Я любил тебя. И люблю сейчас».
Поднимает взор чистых серых глаз,
Говорит вот так, аж взрывает дух.
И слова его убивают слух.
Где же, милый мой, где ты раньше был?
Отчего ты здесь, отчего сейчас?
Что вернуло вмиг твой ярчайший пыл?
А он говорит: «Я скучал о нас.
Я скучал, как ты поправляешь прядь;
Как прекрасен твой дерзновенный смех;
Я желаю так лишь тебя обнять,
Лишь поцеловать, и в толпе, при всех,
Чтобы зависть их растопила лед,
Чтобы стал я раз – да неуязвим.
И уста твои, будто сладкий мед,
И глаза твои, будто херувим
На меня глядит с высоты небес.
Будто увидал семь земных чудес,
Будто Бог меня в лоб поцеловал.
Я хочу быть лишь счастлив да любим.
Увидать тебя сильно я мечтал,
Будто рухнул вмиг мне девятый вал;
За тебя бы жизнь, все свое отдал,
Захотела бы – хоть на край земли.
Хоть сквозь дождь, сквозь белесый снег,
Сквозь грозу да гром, сквозь звериный шквал,
Все, что только бы вынес человек;
Только заслужить бы твоей любви.
Я ему в ответ: «У меня семья.
Где ты раньше был, почему сейчас?»
Отвечает он, не поднявши глаз:
«Я был слишком юн и такой дурак,
И сказать тебе я не мог никак.
У меня в душе поселился страх,
Вдруг ты скажешь нет? Вдруг тебя я враг?
Девочка моя, если убежим?
Не найдет никто – будем только мы,
Стану счастлив я, бешен, одержим.
Наконец меня назовешь своим,
Будешь солнцем мне, яркая звезда.
Девочка моя, если убежим?
Я люблю тебя. И любил всегда.»
правды нет, только ложь – выбелена, чиста,
вписана в полукруги клетчатого листа,
для нее нет количества, качества, нет числа;
с виду невинна, нечаянна и проста,
а внутри – гнила, некрасива, пуста-пуста…
правды нет, а потому я пишу ко лжи:
«сладкая, чем же мне теперь дорожить?
кого возлюбить, простить, ты скажи, скажи;
кем восхищаться? кто этого заслужил?
милая, как же мне всё это пережить?»
ложь смеется, задирает курносый нос,
говорит мне: «мальчик, ты еще не дорос,
до истины; сколько в тебе сантиметров?
ну-ка, вытянись в полный рост;
маловат, однако, устраивать мне допрос.
сколько лет тебе, сколько беленых зим?
отчего ты так рьяно и дерзко неутомим;
задаешь вопросы, будто ответ так необходим,
будто несчастлив ты, неправилен, нелюбим;
зайка, станешь однажды сильным, большим-большим…
вот тогда мы с тобой
и
поговорим».
***
и приходит к ней удалой юнец,
чернобровый да сероглазый;
он приходит к ней в тот дремучий лес,
чтоб послушать ее рассказы;
ведьмы темной, чей страшен дар,
и слова чьи чернее ночи;
избежать бы ему ее сладких чар,
но прекрасны и чудны очи,
и уста ее жарки, огнем полны,
