Однако, Мисима сам решил сходить в храм. И вовсе не затем, чтобы доказать наивность уже утративших актуальность религиозных чаяний супруги, нет. Ему казалось,.. его не оставляло ощущение того, что чем умнее он становится в бытовом, практическом плане, тем больше ему недостает чего-то изнутри. Чего-то нематериального, духовного, того, что нельзя измерить привычным человеку эквивалентом. Так, словно бы становясь мудрее, он платил за эту мудрость целостностью своей души. Не хватало ему тепла, любви, понимания, сочувствия в том первозданно-девственном виде, в котором нуждается в этих порывах души каждый младенец – не говоря уж о взрослом человеке, чьи потребности в этих чувствах несоизмеримо больше.
Так часто бывает, что за социальный рост мы платим ментальным благополучием. На какое-то этапе своей жизни Ваш покорный слуга заметил, что, чем больше публикую я своих произведений – даже самых пустячных – и чем больше создаю новых – даже самых кратких и, казалось бы, малосодержательных, – тем менее интересным собеседником становлюсь. Я сосредоточиваю все свои морально-нравственные усилия на книге, вкладываюсь в нее весь и словно бы перестаю общаться с читателем (и вообще с людьми) вербально – беседуя с ними только со страниц написанного. Так и с Мисимой – чем больше он духовно насыщался в плане практическом, тем сильнее духовно истощался в плане ментальном. И, если гармонию действий и разума с его стороны можно было считать достигнутой, то о гармонии духа и разума пока не могло быть и речи.
Именно за этим он и решил сходить в церковь. Воскресенье не вполне подходило для посещения – еженедельная служба по обыкновению собирала многих сельчан в стенах храма в этот день, и возможности приватно побеседовать со священнослужителем, чтобы открыть ему свои поиски и метания, могло и не представиться. А потому Мисима выбрал для богоугодного дела понедельник.
Уйдя с дневной смены в обеденный перерыв, он прямиком (правда, оглядываясь по дороге, чтобы никто – не дай Бог – не заметил его маршрута; как-никак, а духовному наставнику всей деревни негоже ходить за советом в подобную организацию) направился в храм Божий.
Подойдя к церковному плетню, увидел высокого и крайне тучного рыжебородого мужчину – еще молодого, но уже невероятно обрюзгшего и запущенного, видимо, по причине пьянства. Он держал в руках метлу, подметал. На нем было длинное черное одеяние – не иначе, риза. Мисима понял, что нашел кого искал.
– Здравствуйте, батюшка, – робко начал он.
Подметавший поднял на него глаза и ничего не ответил.
– Бог в помощь!
– Благодарю тебя, сын мной. И тебе помогай Боже…
– Батюшка, мне б поговорить с Вами…
– Отчего не поговорить? Давай поговорим… Входи…
Мисима поискал глазами и не нашел калитки. «И как они сюда влезают?» Решив не тратить времени, перемахнул через забор.
– Здравствуйте, батюшка… – еще раз выказал учтивость Мисима.
– Здравствуй, сын мой, – от священника пахнуло перегаром. «И впрямь алкаш», – подумал Мисима.
– Я вот думаю тут…
– О чем?
– Да че-то… в последнее время все делаю, делаю… Вроде и нормально все, а чего-то здесь не хватает, – Мисима схватился рукой за ворот фуфайки.
– Церковь часто посещаешь?
– Вообще не хожу. Жена-то ходит, а я…
– Напрасно. Крещеный?
– Был когда-то. Правда, крестик потерял что ли…
– Совсем скверно. Чему же ты удивляешься?
– Я-то? Тому, что бытовой комфорт счастья не приносит… – от удачливости и красоты формулировки Мисима даже заулыбался.
