– Мать же вашу, простоквашу! – Мехлис сдёрнул фуражку, стёр мгновенно выступивший на лбу пот. – А эти тут причём? – мотнул головой на командиров полка и Брехта, стоящих навытяжку.
– Эти? Нет, я тут по другому делу, ну, по этому, но не они. Это три дня назад было. У Брехта лучшие следопыты, мне сказали. Нужно по следам пройтись. Там словно под землю убийцы исчезли. Пограничники с собаками след потеряли. Разобраться хочу, что там произошло.
– Всё хуже и хуже. Ладно, о Люшкове потом, что с этими махновцами делать? – Мехлис опять стал буравить взглядом командиров отдельного полка. – Комбриг, ты ведь три дня как из Испании вернулся, когда успел в это дело вляпаться?
– Позавчера.
– А что с рукой. Почему на привязи. Ранили при захвате?
– Ни как нет. Неудачно приземлился, не лётчик. У меня всего десять пилотов. А самолётов девятнадцать, пришлось командирам самим садиться за штурвал, а летать, на такой технике, не обучены. Взлететь взлетели, а приземлиться нормально не смогли. Сломали кучу самолётов. У меня осколком стекла грудь разрезало, ещё у одного рука сломана и двое с сотрясением.
– Нда. Ладно, товарищи командиры, пойдёмте в штаб. Послушаем эту историю. Сказка какая-то.
– Товарищ командир, ваш приказ выполнен. Немецкий танк уничтожен. А почему у него на башне написано «На Берлин»?…
– Наверное, домой возвращаются…
– Вот при приземлении всё и переломали, не умеем садиться на монопланах, совсем другая техника нужна. Биплан он держится в воздухе, его на пятачок можно посадить, а тут чётко надо соизмерить скорость с плавным снижением. В общем, не умеем. А лётчики, которые есть в отдельном полку имени товарища Сталина, свои самолёты посадили целыми и невредимыми. Зачем сделали эту глупость, как вы говорите…
– Короче! – Мехлис поморщился.
– Нужно отправить целые самолёты в конструкторские бюро, нашей стране нужны скоростные цельнометаллические монопланы и с хорошими двигателями. Кроме того самолёты должны облетать настоящие опытные лётчики и найти их слабые и сильные места. У меня всё, товарищ заместитель наркома. – Брехт стоял по стойке смирно в кабинете Баграмяна, сам полковник стоял рядом с Брехтом. Ещё Светлов рядом в струнку вытянулся и капитан Скоробогатов.
– Михаил Петрович, а что японцы. – Лев Захарович пыл уже растерял, Брехт долго больно рассказывал. Потом ещё Светлов добавлял. Тоже долго. Потом смотрели на приведённого полковника японского с большущим синяком под глазом и кровавой ссадиной на скуле. А нефиг в крутого нинзю играть.
– Понятия не имею. Молчат. – Хмыкнул Фриновский и посмотрел на Брехта. – Почему? Ты у нас, комбриг, кашу заварил, на что надеялся?
– У японцев есть такое понятие «потерять лицо». Уверен, сейчас десяток генералов в Японии сделали себе сеппуку и этим сильно ослабили императорскую армию. Япония будет молчать об этих самолётах, даже если их напрямую спросить об этом. Это настоящая «потеря лица». Кроме того… – Брехт мхатовскую паузу недотянул под скрежет зубов Льва Захаровича. – Они ведь не знают, куда делись самолёты и весь персонал авиаполка. Люди и самолёты просто исчезли. Даже, если бы знали, то не заявили бы протеста, а если не знают точно, а они не знают, то даже если их пытать будут, в этом не признаются.
– Хорош. Всё-то объяснить можешь. Герой. Ах, да и, правда, Герой. – Мехлис оглядел сидящих рядом Блюхера и Фриновского, – Ну, что думаете, товарищи, что с этим Героем делать. Да, остальные свободны, – он махнул рукой, отпуская всех кроме Брехта.
