– О господи, благоверная, как ты меня напугала, я уж думал, ты про Вику! Вроде как закоснела в супружеской однобокости. Да с легкостью и удовольствием! Он действительно мутный, этот Валера.
– Пошел прочь, Чубайс! – закричала Леся рыжему коту, вспрыгнувшему на стол и умильно сощурившемуся на кастрюлю. – Он не мутный, он Каин.
– Он – что? – изумился Володя, подхватывая кота на руки; кот вырывался, демонстрируя оскорбленную невинность.
– Остатки печенки ему, скотине, скормила, даже тебе не оставила, а еще к лапше подбирается, как есть Чубайс. Каин он!
– Кто – Чубайс? – дурашливо переспросил опора и надежа, деликатно почесывая кота под горлышком.
Множество рыжих котов носило эту кличку, утверждая популярность современного рыжего политика и любовь народа к симпатичным аферистам. Хотя политик аферистом мог и не быть, этим качеством его выделяла общественная провокационная любовь.
– Валера твой – Каин! Чтоб тебе всю жизнь лапшу с тмином есть, если еще хоть раз его приведешь!
– Это аргумент, это серьезно. Благоверная, я пошел вычеркивать его имя из списков живущих. Ну хоть лука пожарь, если шкварок нет. Тряхни состраданием. Все, удаляюсь! Царствуй!
Весело закатился дверной замок: запах лапши привлек очередных гостей.
Вика, Света и Алла. Вторник
Служба шла давно, и Вика чувствовала себя неуютно. Когда они только входили в храм, Света перекрестилась перед дверями, а Вика захотела повторить ее жест и не смогла, так неловко, стыдно ей сделалось, будто наблюдает за ней некто недоброжелательный. Еще тогда она решила, что ничего не получится. Может, она одержима бесами? Но тогда было бы жутко, а не скучно. Вообще-то сейчас в церковь многие стали ходить, модно даже. Говорят, в Пасху на Крестный ход тьма народа собирается.
Старухи косились на Вику неодобрительно, когда она, не разгибая колен и цокая высокими каблуками – как ни старайся, по каменному полу бесшумно ни пройдешь, – ходила от иконы к иконе, рассматривала темные лики, сурово глядевшие мимо нее. Светка ловко зажгла свою свечу от соседней и поставила перед иконой, ничем не отличающейся, как Вике показалось, от остальных.
– Это кому икона? – зашептала Вика, и тоже получилось громко. В конце концов, надоело оглядываться на старух. Вика отошла в другой конец храма и попыталась пристроить свою свечу перед небольшим распятием – там, где было много свечей, больше, чем в каком-либо другом месте. Свеча не хотела стоять ровно. Вика боялась подпалить рукав шубки от соседних огоньков и с облегчением передоверила заботу подошедшей женщине в темном халате, очевидно, служительнице.
– Недавно схоронили? – с сочувствием не то спросила, не то отметила женщина, и Вика испуганно шарахнулась в сторону. Она не знала, что по ошибке выбрала канун – стол для поминальных свечей.
Священник в парчовом золотом облачении заходил быстрее, закрылись ажурные золоченые ворота, Вика догадалась, что скоро служба закончится, постаралась сосредоточиться. Не получилось сосредоточиться: слов не понять, темнота словно еще больше сгустилась, выползая из-за колонн, придавливая слабые огоньки свечей.
«О чем бы попросить-то?» – в который раз тоскливо подумала Вика, и тотчас отдельная плотная, почти материальная тень бросилась ей в лицо, прислушиваясь.
«Нет, больше не выдержу, подожду Светку на улице. Что за детство, в самом деле, проси – не проси… О чем можно попросить, интересно? Вот, о справедливости хотя бы. Многого мне не нужно, а то, что так хочется: свою квартиру, к примеру, или настоящую шубу, не такую, как эта синтетическая, неужели не заслуживаю? Факт, заслуживаю».
