В тот самый день, когда любимые женщины Алика проводили время с пользой для души, сам Алик отрабатывал в кафе с трагически-провокационным названием «У Муму» день рождения сынишки заказчика. Зачем человеческая память так коротка? А вот зачем. Если бы Алик помнил, как десять лет назад, вместо поездки в подшефный колхоз, он отправился выбивать ковры в не менее подшефный детский садик, то никогда не согласился бы проводить детский праздник в кафе с трагическим названием, никогда бы не заработал эти пятьсот рублей, и семья осталась бы на всю неделю без блинчиков с мясом и апельсинового сока.
Те десятилетней давности дети были младше и не принесли никакого вреда непосредственно Алику. Нет, они разбирались между собой, играли, занимались своими делами. Двое, по-видимому, мальчиков (поверх колготок на них были надеты шорты, а не юбочки) втирали третьего в плоть ковра, приступив к делу с верхней части орнамента. За пару минут истязатели и жертва успели переместиться почти до центра. Истязателей не смущали крики жертвы, их заглушали прочие звуки: стук кегли по батарее, отрабатывание сонорного «р-р-р», попытки достичь звукового порога, за которым рождается ультразвук. Да мало ли интересных звуковых эффектов можно придумать, обладая вкусом, терпением и временем, а всего этого до прихода родителей у детей было навалом. Молчал только один мальчик, сидевший на другой стороне ковра по-турецки и мерно раскачивавшийся взад-вперед. Такая сдержанность приятно удивила Алика, он решил обойти это маленькое мудрое чудо, чтобы увидеть лицо будущего философа. Лицо было оснащено тапкой, торчащей изо рта, чем и объяснялось молчание, неизвестно – вынужденное или по свободному выбору.
Но если вчерашние дети походили на мирных помешанных, сегодняшние проходили по грифу повышенной опасности. Родители, не побоявшиеся прийти на праздник, благоразумно удалились в бар. Володя, одетый и загримированный клоуном, подбегал каждые четверть часа к Алику, теряя по пути оторванные рукава и пуговицы, чтобы справиться, сколько минут им осталось продержаться. И они, конечно, не продержались бы, если бы не неожиданная помощь со стороны вспомогательных служб: в ход пошли подсобные помещения и непосредственно кухня.
Шестилетние будущие деловые люди решили, что хватит с них унылых детских забав, простоватых клоунов и ординарных дискотекарей, это рутинно. Деловым людям хотелось полновесного праздника, они устремились на его поиски и нашли – судя по отчаянным крикам шеф-повара и клубам пара повалившего из двери, ведущей в подвал. Володя с Аликом понимающе улыбнулись друг другу и перевели дух.
Наконец оба компаньона, растерзанные, оказались в ближайшей «рюмочной», и Володя сказал знакомой барменше: – Два по двести коньяку, – на что та, по привычке, налила рядовые сто, но Володя повторил с характерной интонацией Высоцкого: – Я сказал, двести!
Он лихорадочно проглотил половину прямо у стойки, и лишь тогда время соизволило вернуться к обычному течению, перестало пробуксовывать.
На Алика смотреть было тяжело. Громоздкие очки в псевдо-черепаховой оправе угрожающе сползли на нос, казалось, съежившийся от пережитых потрясений. Карие в цвет оправы глаза метались, не находя поддержки ни в опустевшей рюмке на столике, ни на знакомой гладко крашенной стене заведения. Посеревший от щек до носков Алик сутулился больше обычного. Даже животик, неуместный на его худом теле, казалось, осознал наконец свое несоответствие общему облику и сам собой втянулся. По крайней мере, его не было видно под черной сатиновой курткой на бараньем меху. Качество меха кричало о том, что баран был таким же худосочным при жизни, как сегодняшний Алик.
