– А что здесь такого? Или это большой секрет?
– Какой уж там секрет, если весь свет уже знает.
– Ну, а все-таки? Может, я чего-то не понимаю, но это же было так глупо.
– Я сама не знаю. Это все Алина. Говорит: идем да идем. Я даже не могла понять, что произошло.
– И чем это закончилось?
– Нас отвели к судье, и она отпустила нас.
– Не понимаю. В Америке воровство уже не наказывается?
– За что наказывать, а за что миловать, в Америке решает судья. А нам попалась очень классная тетка. И потом, Алинка сказала ей три вещи…
– Интересно, какие?
– Во-первых, то, что ее хорошо знает Михаил Горбачев, во-вторых, что она страдает тяжелым психическим заболеванием, и, в третьих, что судья очень похожа на ее маму. Через пять минут мы были свободны с условием, что должны отработать две недели на общественных работах.
– Как это?
– Мы должны были отсидеть спасателями в местном водном парке. Полный идиотизм! Алинка даже плавать не умеет.
– И много народу вы спасли?
– Да там ребенку по пояс! Скукота, сиди да смотри за плавающими, чтобы не прыгали с бортика. Если бы не эти два тренера по плаванию…
– Каких тренера?
– Ой, я чего-то лишнего сболтнула.
– Нет уж, сказавши «а», договаривай! И потом, мне это абсолютно все равно.
– Правда?
– Правда.
– Ну, там были ребята, которые учили посетителей плавать. Ты не представляешь, это были такие аполлоны! Один из них, кажется, в меня влюбился.
– А может быть, ты в него?
– Нет, я точно помню, как все было. Ну, может быть, совсем чуть-чуть, когда мы трахались с ним в прозрачном лифте какого-то небоскреба… Ой! – Лана с испугом посмотрела на Никиту. – Блин, совсем мозги прикурила, опять меня понесло куда-то не туда…
– Чего уж там! Что было, то было, – сделал безразличный вид Никита. – И почему же вы расстались?
– Потому, что кроме красивого тела у него ничего не было.
– Так уж и ничего?
– Ну, ты же знаешь этих американцев: они либо добродушно тупы, либо тупо добродушны. А мне в мужчине этого мало…
– Все, – вдруг прервал ее Никита, – не хочу больше слышать про тех, кто у тебя был до меня!
В ответ она сжала его руку и вдруг сделала неожиданное признание:
– Только теперь я поняла, что ничего стоящего и не было…
Такая откровенность сильно тронула Самолетова, он понял, что увлекается Ланой все больше и больше. Такой глубины в женщинах он раньше не встречал, и такой экстравагантности. Как бы в подтверждение его мысли, она протянула руку к полотну, и, видимо, стремясь сменить тему разговора, спросила:
– Если ее нельзя украсть, можно я дотронусь до этой картины?
– Ты с ума сошла, это же Дега! – Никита с опаской огляделся по сторонам.
– Но мне очень хочется, – настаивала она.
– Хочешь прикоснуться к великому?
– Ага, ты же сам сказал, что они рисовали свои картины с меня. Значит, мне можно.
И в самом деле, подумал Никита, Лана – такой же шедевр искусства, как и все картины вокруг. И неважно, что ее красота временна: она больше принадлежит к их миру, чем к настоящему. Она легко могла бы быть подругой какого-нибудь художника, перебивающегося с хлеба на воду, который не задумывался, какие страшные миллионы будут отдавать коллекционеры на аукционе Сотбис за банку полевых цветов, намалеванную для нее за полчаса.
– Ну, ладно, – с озорством согласился он, – только быстро. Я тебе скажу, когда смотрительница отвернется.
Улучив момент, когда старушка на стуле отвлеклась, спрашивая время у своей соседки в другом зале, Никита тихо скомандовал:
