Так ехали два дня. Миновав заснеженную низину (как объяснил полковник, замерзшее болото), сани свернули на ровную, хотя и весьма извилистую дорогу. Арцеулов удивился, откуда в комариных топях взялось такое, но Лебедев пояснил, что это замерзшая река со странным названием Китой. Им предстояло проехать по льду почти до самых ее истоков, а затем свернуть к верховьям другой реки, на этот раз со знакомым, но таким непривычным в этих местах именем Ока.
Куда предстояло ехать дальше, полковник не стал уточнять. Вообще, он оказался крайне неразговорчивым спутником и почти всю дорогу молчал. Арцеулов еще понял, если бы Николай Иванович использовал время по фронтовому – отдав дань Морфею, – но Лебедев и не пытался заснуть. Он молчал, сосредоточенно глядя на дорогу, время от времени его губы сжимались в тонкую полоску, и Ростислав догадывался, что мысли его спутника далеки от веселья. Тишина скрашивалось лишь заунывной песней, которую время от времени принимался напевать возчик.
Ночевали в небольших деревнях, где было тихо и спокойно – эти места война обошла стороной. Хозяева ни о чем их не спрашивали, лишь каждый раз напоминали, что ездить в этих местах стало небезопасно по вине серых разбойников. В одной из деревень предупреждали особо настойчиво, и Арцеулов настоял на том, чтобы оружие было у всех под рукой. Волков – обыкновенных волков – Ростислав почему-то не боялся. Это было совсем не страшно по сравнению с тем, что приходилось видеть как на фронте, так и в Иркутске.
Местность постепенно стала меняться. Пустые прежде берега теперь были покрыты подступившим с далеких предгорий лиственничным лесом, холмы уступили место высоким сопкам, на вершинах которых среди светлой зелени лиственниц густо темнели кедровые рощи.
В конце концов Арцеулову удалось разговорить своего спутника. Он поинтересовался, где полковник изучал авиационную премудрость. Лебедев оживился и стал рассказывать, как еще до войны он, вместе с несколькими другими молодыми юнкерами, был направлен по личному приказу великого князя Александра Михайловича во Францию к знаменитому авиатору Блерио. Затем полковнику – тогда еще поручику – пришлось самому учить будущих летчиков в Качинской, а затем Гатчинской воздушных школах. Правда, о том, что было после, Лебедев не говорил, лишь коротко упомянул, что с 14-го года был направлен на испытания новой техники. На фронт, по его словам, полковник приезжал лишь однажды – знакомил молодых летчиков с премудростями бомбардировщика «Илья Муромец». Арцеулов не стал расспрашивать, догадываясь, что в свое время ему доведется все узнать.
Косухин шел быстрым «финским» шагом – ходить на лыжах его еще в детстве научил брат. Остальные – четверо дружинников – заметно отставали, и время от времени Степе приходилось останавливаться, поджидая товарищей. Теперь их стало меньше, один из черемховцев в первый же день подвернул ногу, и его пришлось отправить назад. Следовало спешить – в запасе оставалось только три дня.
Косухин рассчитал все точно. Если беляки попытаются достичь Сайхена, им придется ехать по руслу замерзшего Китоя. Надо было успеть добраться до памятного еще по осенним боям места, где речка со знакомым названием Ока ныряет в неглубокое ущелье. Разминуться негде, значит беглецы неизбежно попадут в засаду. Степа помнил, что там стоит пустой дом, не то охотничий, не то просто брошенный. Именно в нем обычно останавливались путники, и Косухин считал, что лучшей точки для встречи не найти. Место называлось как-то странно, но как – он не мог вспомнить.
