– Вот где, оказывается! Ну, пойдемте…
– Куда?
Слово далось с трудом, хотя главное он уже понял – поведут не на смерть. Чашу, которую выпили его спутники, на этот раз пронесли мимо.
– Как – куда? – человек в светлой гимнастерке был явно удивлен. – Отбывать, стало быть. Нагрешили перед родиной, Юрий Петрович, пора искупать!
– Так меня судили?
Вместе с жизнью возвращалось сознание. Его не убили. Наверное, и не собирались, лишь показали вход в преисподнюю…
– Судили, судили! – охотно, почти весело подтвердил неизвестный. – Правую руку, будьте добры, Юрий Петрович…
Щелчок – запястье сжала сталь.
– Не очень давит? – неизвестный защелкнул другой «браслет» на своем левом запястье. – Полагается. Вдруг у вас нервы разгулялись: броситесь куда-нибудь, еще ногу подвернете… Да что это с вами? Не заболели? А ну-ка, ну-ка…
Фляжка… Юрий послушно глотнул – рот опалило, по телу пробежал огонь, на мгновенье перехватило дыхание.
– Лучше?
Тьма отступила. Освещенное фонариком подземное помещение уже не казалось преддверьем смерти. Просто подвал, разве что излишне сырой…
– Ну, пойдемте, пойдемте…
Сопровождающий заботливо светил под ноги – дабы не угодить в лужу или не споткнуться о случайный камень. Шли долго, и каждый шаг удалял от страшного коридора, в котором исчезли остальные. Орловский понял, что зря роптал на Творца – ему повезло. Впрочем, повезло ли? Он идет не на волю, еще ничего не кончено…
Во дворике ждала машина – на этот раз легковая, обыкновенная «эмка». Сопровождающий предупредительно распахнул дверцу. Юрий шагнул и остановился – наручники мешали.
– Ах да, извините…
Через секунду рука была свободна. Юрий сел на заднее сиденье, вдохнул приятный запах кожи и прикрыл глаза, даже не почувствовав, как машина тронулась с места. Внезапно захотелось спать…
– Юрий Петрович, вы, кажется, интересовались?
Орловский заставил себя очнуться. Перед глазами был конверт из плотной белой бумаги. Юрий недоуменно повертел его в руке.
– Открывайте! Не бойтесь! – тон был такой, будто внутри подарок к Первомаю или к отмененному Рождеству.
…Маленький листок бумаги – плотной, мелованной. «СССР. Особое Совещание при Народном комиссариате…» Буквы путались, неяркий свет лампочки в салоне не давал всмотреться. Выходит, его действительно судили? Невольно проснулось любопытство, но проклятые буквы продолжали плясать…
– Вы не скажете… сколько? Я плохо вижу.
– Да сколько же, Юрий Петрович? Статья 58, пункты 10 и 11. Стало быть, двадцать пять.
– Двадцать пять лет!..
Срок, давно ожидаемый и, в общем, не такой страшный по сравнению с тем, что чуть было с ним не случилось, внезапно предстал перед Юрием со всей ясностью… Двадцать пять лет – «четвертак». Ему сейчас тридцать три, значит, он выйдет в пятьдесят восемь, и это будет год 1962-й… Считай, до конца жизни…
– Двадцать пять лет! – повторил он, все еще не веря.
– Именно двадцать пять лет, и пять лет поражения в правах, – охотно подтвердил энкаведист. – Ежели по-простому, четвертак – в зубы и пятак – по рогам…
Орловский не стал отвечать. «Поражение в правах»! Значит, на свободе у него имелись права? Хотя, конечно, он имел право свободно выйти из дому и даже съездить к Черному морю – в законный отпуск, согласно Сталинской Конституции…
– Простите, как мне к вам обращаться? – поинтересовался он. Вопрос, может быть, и лишний, но все-таки чекист называл его не «проблядью», а «Юрием Петровичем».
