И она направилась прямо в сторону алькова, где сидела женщина, накладывая на ногу своему сыну какой-то странный компресс, основу которого, казалось, составляли земля и черноватая марля.
– Ему лучше? Какая ужасная рана! Вы знаете, этот милый молодой человек спас нас!
Затем, поскольку фермерша не двигалась и не смотрела на нее, Диана решила пустить в ход тяжелую артиллерию.
– Меня зовут Диана Лессинг, – сказала она, протягивая руку прямо под нос хозяйке, которая от удивления пожала ее.
– А это Лоик Лермит, Люс Адер и Брюно Делор. Мы очень сожалеем о том, что ворвались сюда, дорогая мадам! Мы очень сожалеем! Но, – она указала на Мориса, – без него мы бы погибли! Как и бедняга Жан… – добавила она. – Боже мой! – вскрикнула она, поднимаясь на цыпочки и размахивая руками. – Боже мой! Мы забыли о нем! Он по-прежнему в телеге?
– Мне кажется, с ним уже ничего не случится, – заметил сухо Брюно, через силу пожимая руку женщины, потому что все пожимали, а та, явно сбитая с толку, позволяла им это делать, не выказывая при этом никакого интереса, как, впрочем, и враждебности.
– А я – Арлет, – сказала она. – Арлет Анри. А это мой сын, Морис. А там – папаша, – сказала женщина, указывая рукой на кресло, стоявшее рядом с огнем.
Все повернулись туда, но так ничего и не разглядели, кроме старого одеяла.
– Может быть, мсье-дам хотят пить? – спросила Арлет. «Такое имя скорее подходит девушке легкого поведения, чем этой женщине с лицом в стиле Мемлинга»,[5] – подумала Диана. Потому что в обществе, в котором вращалась мадам Лессинг, было принято, что такие аскетические лица – всегда в духе Мемлинга; Боттичелли – значит, хорошенькие женщины, Босх – сцены кошмаров, Брейгель – пиры и снег, Ренуар – толстушки, Модильяни – худые женщины, а Ван Гог олицетворял собой гений и несчастное сочетание уха, моста и стула…
Четыре путешественника энергично закивали. Уже несколько часов, несмотря на сильные впечатления и неистовое солнце, они ничего не пили.
– Я бы с удовольствием выпила маленькую кружечку все равно чего.
Решившись приспособиться к обстоятельствам, Диана заговорила на языке хозяйки, что с ужасом отметил про себя Лоик.
– У меня есть пастис,[6] местная сливовая водка и, конечно, красное вино, – сказала Арлет без воодушевления и достала из буфета несколько стаканов и три бутылки без этикеток.
– А чего-нибудь безалкогольного у вас нет? – жеманно спросила Диана. – При такой-то жаре!.. Ну ладно, так и быть! После всех переживаний я отважусь попробовать сливовой водки, наверно, для здоровья она лучше всех остальных напитков…
– А я попробую красного вина, слегка разбавленного водой, если можно, – сказал Лоик, приглашая Люс выпить то же, что и он.
– Эх вы, слабаки!
Диана рассмеялась. Подняв стакан, она нахмурила брови, недовольная малым количеством его содержимого, и со снисходительным смешком выпила залпом знаменитую местную сливовую водку. Секундой позже она кашляла, отплевывалась и, спотыкаясь на широких каблуках своих спортивных туфель, быстро обежала вокруг стола, вытянув впереди себя руки и закрыв глаза, как ясновидящая, на которую снизошло вдохновение. Лоик перехватил ее в тот момент, когда она, закончив первый круг вокруг стола, пошла на второй, и силой усадил ее.
– Сливовая действительно крепковата, – признала Арлет.
Пока кашель Дианы затихал, Лоик справился о раненом:
– Как вы его лечите? Вы уже позвонили доктору?
