– Хорошо сидят, – хмыкнул Фивий.
– Где же они достали?
– Ну, в монастыре вино не запрещено. Кагор и для причащения нужен, да и на праздники святые дозволителен. А вот собираться по кельям, а тем более пьянствовать монахам это да, запрещено. Не говоря уже об игральных картах. А где взяли, я разберусь, – он нахмурился, – Ладно, пошли.
У следующего окна он тихо выругался и плюнул.
– Ты чего? – шёпотом спросил я.
– Любуйся, – в сердцах он сунул мне в руки экран.
На кровати сидели два монаха. Рясы их были сняты, и они сидели в одних рубахах. Один другому положил голову на плечо, его рука скользнула в расстёгнутый ворот рубахи и гладила ему грудь. А тот наклонился к нему, приподнял за подбородок голову и поцеловал.
Я отвернулся.
– Ну и что? – спросил я. – Если бы это было не в монастыре, то и ничего такого.
Фивий смотрел на меня выпученными глазами и хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Мне стало смешно, а он, наконец, справился с возмущением и затарахтел в ухо:
– Разврат хоть где разврат и есть, а уж тем более в святом месте – в монастыре! Гнать их надо отсюда, а ты – «ничего особенно» – передразнил он меня. – Ты понимаешь, что в монастырь приходят люди, чтобы побороть свои низменные страсти и не заразиться пороками от других? Чтобы о душе думать! О Боге! Уж если в святом месте подобное творится, то, что ты хочешь от обычных людей? Как ты собираешься их, как говоришь, «увести» из вибраций низших инстинктов и повысить эти вибрации до духовных? Ведь даже покаяние Егория запретил! – от возмущения он забыл о конспирации и говорил громким шёпотом.
– Тише! – одёрнул я его за рукав.
Он опомнился и замолчал.
– Дальше пойдём? – спросил я.
Он ничего не ответил, только сердито зыркнул на меня и пошёл к следующему окну.
Мы подошли и остановились под окном. Прислушались. Тихо, но сквозь тишину проскальзывали какие-то звуки, едва уловимый женский смех и пыхтение. Мы переглянулись. Кровь бросилась в лицо Фивия:
– Это что такое? Непотребство в монастыре? – он лихорадочно прикладывал к стеклу присоску и, насупившись, крутил настройку.
Всмотрелся и усмехнулся, передал экран мне. Я вопросительно посмотрел на него. Он ничего не ответил, только кивнул на коробочку. Сначала я ничего не понял. На узкой кровати полулежал монах, опираясь спиной о стену. Одна рука у него была вытянута и лежала поверх одеяла. На ней браслет с развёрнутым экраном, из которого раздавался тихий смех, мелькали голые тела. Похоже, шёл порнофильм. Монах неотрывно смотрел на экран. Лицо его болезненно исказилось, второй рукой, спрятанной под одеяло, он яростно удовлетворял себя.
Я отдал коробочку Фивию. Тот торжествующе смотрел на меня. Я ничего не сказал. По-человечески я понимаю, но на душе было мерзко, и особенно на нас с Фивием, что мы суём нос… Захотелось поскорее уйти.
– Ладно, – сказал Фивий, – ещё одно окно и хватит. Итак, всё ясно.
– Пойдём отсюда, – я повернулся, чтобы уйти.
Но Фивий дёрнул меня за плащ. Я обернулся. Он стоял у следующего окна прислушиваясь. Жестом подозвал меня.
– Слышишь? – одними губами спросил он.
Я прислушался. Ничего не услышал и пожал плечами.
Фивий поднял указательный палец и замер. Я опять прислушался и вдруг услышал глухое, еле слышное «тум-тум-тум» – какие-то глухие, едва слышные удары.
Фивий уже прилаживал присоску и всматривался в экран. Его губы тронула насмешливая улыбка, и он передал коробочку мне.
