Тут Ольга вспомнила о Липьеве и тихо спросила:
– Юлечка, неужели ты простила его?
Та без лишних объяснений поняла, про что сестра ведёт речь.
– Что же я должна прощать? Он был неволен выбирать свою судьбу, его родители всё решили, да и как я могу судить их? Кто бы на их месте имел в себе силы и мужество перешагнуть через все препятствия и принять меня в свою семью? Нет, Оля, ни ты, ни я, не можем их осуждать.
– Но он мог бы бороться…Бороться за вашу любовь… – Ольга покосилась на сестру.
– Он полностью зависит от отца, он старший сын, и на нём большая ответственность за семью, за будущее их рода. К чему бороться, если результат не сделает никого счастливым?
Ольга смотрела на лицо сестры, которое оставалось безмятежным, пока она всё это излагала, и не верила, что она действительно чувствует так, как говорит. Самой Ольге стало обидно за сестру, былые воспоминания о веселье и беззаботной жизни полуторогодовалой давности вновь ожили в ней, и она уже с трудом сдерживала слёзы, сожалея о том, что они так внезапно, в один момент, потеряли.
Девушки пришли домой, стараясь не показывать матери своего расстройства, Юлия принялась читать книгу, а Ольга, задумчивая и тихая, села рядом с матерью. Прислуга стала накрывать на стол поминальный обед, никаких гостей они не стали приглашать, считая, что проведут этот день в тихом домашнем кругу, как впрочем, и все остальные дни. Вересовы так уже отвыкли от общества, что многие люди стали им казаться чужими, и тем для разговоров находилось всё меньше, а дистанция между соседями становилась всё больше.
Матушка сидела за столом у окна с рукоделием, когда к их воротам подъехал возок на полозьях3. Она тут же узнала его и воскликнула, роняя нитки:
– Посмотрите, это же она! Да откуда? О, Господи, за что мне это! Нет, я не хочу её видеть! – она вскочила и бросилась вон из гостиной. – Глашка, где мои капли! Быстрее! Мне нужно лечь. О, Господи, как раскалывается голова!
Юлия бросилась к ней, чтобы сопроводить наверх, в спальню, понимая, что приезд Рубцовой выбил её из колеи, и она не в состоянии здраво мыслить.
Ольга осталась стоять у окна одна, наблюдая за Марьей Ефимовной. Та даже не вышла из кареты, но, опустив стекло, вероятно, из окна видела реакцию Вересовой и была в высшей степени довольна. Также она наблюдала прямой силуэт Ольги, от неё исходила уверенность и явное нежелание приглашать соседку в дом, да и никто не посмел бы её позвать. Ольга со страхом думала, выйдет она из кареты или нет, войдёт ли в дом, она не знала, как реагировать, если это случится.
Наконец, эта молчаливая баталия закончилась, стекло в карете поднялось, кучер стегнул лошадей, и карета двинулась от их дома. Ольга с облегчением выдохнула, она только сейчас поняла, что, может, и не дышала эти полминуты. Она ещё немного постояла у окна, до конца не веря, что Рубцова уехала и со страхом, как повторения кошмарного сна, ждала её возвращения.
Но Рубцова не вернулась, и через несколько дней Пелагея Ивановна решилась выйти из своей комнаты и снова сесть у окна. Её убедили, что Рубцова больше не вернётся, потому что им доложили об её отъезде в Воротниково, и она окончательно успокоилась и теперь уже без опаски снова глядела в окно. Жизнь в их доме вошла в привычное русло, и Вересова опять начала строить планы о замужестве дочерей. Юлию всё также почитала самой красивой девушкой в Ручьях и говорила:
