Долго еще сидела за столом старуха, шумно втягивая в себя ароматный чай из блюдца, вытянув губы трубочкой. За ширмой на лавке пряла Лиза, рядом терся о ногу рыжий кот. Девочка с большим вниманием наблюдала за веретеном, которое, точно юла, кружилось на месте и постепенно обрастало нитью. Как только пряжи становилось так много, что веретено переставало кружиться и делалось похожим на серый шар, пронзенный копьем, мать ловко обрывала нить и стягивала готовый клубок. Затем все начиналось снова.
И как ей так ловко удается из комка грязной шерсти, пахнущего хлевом, вытягивать тонкую упругую нить и сматывать из нее клубки пряжи? А потом так же ловко из серой сальной нити вязать белоснежные теплые носки. Руки ее работают скоро, они словно сами по себе – наблюдать одно удовольствие. Толстые пальцы правой руки без остановки скручивают шерсть, а левая кружит волчком веретено, и только лишь взгляд устремлен куда-то вдаль. Девочка может часами неподвижно сидеть и наблюдать за тем, как мать прядет или вяжет.
Только кончив работу, Лиза ощущает боль в спине от долгого сидения в неподвижной позе. Словно очнувшись ото сна, она видит, что за окном уже давно стемнело. На полу, свернувшись калачиком, спит кот, а рядом сопит дочка, одной рукой обнимает рыжего, другую подложила под голову. Старуха спит без задних ног на своей перине, удобно устроившись на печи. А мужа все еще нет – это не к добру, верно, снова что-то стряслось.
Лиза подняла ребенка с пола, раздела, уложила на сундук, а сама уселась у окна – сон не шел. Она снова взялась за прялку, закружила веретено и стала думать о прошедшем дне. Воротилась ли Газиза к сыну? Должно быть, он сладко спит сейчас, забывшись от сытости. А сыт ли Генка? Спит он или еще бодрствует? Одет ли, обут? Где сейчас бродит ее муж? Вот вернется домой, и свекровь кинется ему жаловаться и докладывать. Потом, верно, бить будет. А ежели не вернется, то, значит, загулял и подрался. Придется с утра идти к предколхозу и выручать. А веретено кружит-кружит – вжух, и намотало старый день – так оборот за оборотом и жизнь волчком пройдет, прокружит. Глаза у женщины смыкаются, ее одолевает сон.
Штаб-квартира АРА13, Симбирск14, январь 1922 года
Товарищ Чекин и его заместитель товарищ Чебанов спешили в большое двухэтажное отштукатуренное здание бывшего губернского Казначейства на бульваре Новый Венец15, в котором располагались губисполком и Симбирское управление АРА, возглавляемое мистером Джеймсом и Джейн Фокс.
Быстро проскочив два лестничных пролета, они оказались у дверей, возле которых дежурили чекисты16, суровые и молчаливые – оба на одно лицо. Сверкнув удостоверениями, товарищи поспешили по узкому коридору, позвякивая склянками в авоське.
В комнате за круглым журнальным столом, оживленно беседуя по-английски, сидели супруги Фокс и их переводчик и правая рука, товарищ Смирнов.
– А, здравствуйте-здравствуйте! – вскочил Смирнов и за обе руки поздоровался с вошедшими. – А мы как раз обсуждали открытие новых питательных пунктов за пределами губернии.
– Это, конечно, хорошо, – потирая руки, сказал Чекин. – С тех пор как открылась первая детская столовая, уже обеспечено питанием шесть тысяч пятьдесят семь детей во всех уездах.
– Но, помимо детей, – вступил Чебанов, – все еще страдает взрослое население. И хотя столовая на станции Симбирск-I снабжает беженцев пайками, количество голодных смертей растет.
