– Ты чего же это? Стоишь? – выглянула голова Лизы из-за чаршау, отделявшей парадную часть избы от рабочей, где готовилась пища. – Проходи, ну же!
Айнур разулся и прошел к столу, сел на лавку. Лиза живо набрала суп из казана, отломила добрую краюшку хлеба и поставила перед ним, а сама села напротив.
– Ешь давай, пока не остыло! – скомандовала она пареньку.
Мальчишка, хоть и был стыдлив, быстро накинулся на еду. Лапша обжигала, но уж больно вкусна была, да и есть хотелось – с утра ни маковой росинки во рту не было. Забывшись за едой, он уже не разглядывал ни хозяев, ни дом. Его больше не пугала старуха, которая не обращала на него никакого внимания, а все так же бесшумно шевелила губами и одной рукой перебирала четки. Вдруг занавески дернулись, и из закрытой половины выполз ребенок. Маленькая девочка робко подобралась к матери и стала тянуть ее за подол. «Должно быть, дочка», – решил Айнур. Лиза тем временем, задумавшись о своем, не замечала ее появления, с наслаждением наблюдая, как мальчик ест. Спешно, обжигаясь, он зачерпывал побольше супа и заедал его хлебом. Ей нравилось представлять на его месте собственного сына, будто это не соседский мальчишка теперь сыт, а свой. Ну вот, доел, надо бы чаем напоить.
Она было вскочила, да чуть не упала – на полу сидела дочка и, жалобно всхлипывая, держалась за подол ее юбки.
– Вот же окаянная! Ты что тут на полу развалилась? Раздавила бы!
В ответ ребенок лишь некрасиво скривил рот и бесшумно заплакал. Айнуру стало жаль девочку, и он взял ее на руки. Это был тихий белокурый ребенок: глаза зеленые, сама курносая, а щеки худые и в веснушках. Руки девочки потянулись к столу, Айнур дал ей хлебную корку, и она тотчас же принялась ее грызть.
– Как тебя зовут?
– Зайтуна. Она все понимает, но сама не говорит, – отвечала Лиза, разливая горячий чай из самовара по чашкам.
– Хорошее имя. Зайтуна, – обратился он к ней, – не плачь и вырастай поскорее, а как вырастешь – я на тебе женюсь!
Вдоволь наевшись и напившись, Айнур поспешил вернуться: как бы хорошо ни было в гостях, а сердце всегда обратно просится. Не воротилась ли там мать? Лиза заботливо завернула ему половинку каравая. Мальчик схватил хлеб и радостно побежал домой.
А старуха между тем ожила:
– Для меня чай не приготовишь или все гостям дорогим разлила?
– Садись, матушка, – встрепенулась Лиза, – не хотелось твою молитву нарушать.
– Как же, как же, – она недовольно хмыкнула, усаживаясь за стол, – ты что же это, богадельню у нас устроила или приют какой? Видно, по миру пустить нас вздумала?
– Что же, мне теперь и мальчишку соседского покормить нельзя? – ответила Лиза старухе, с громким стуком поставив перед ее носом блюдо с пышущей жаром лапшой.
– Сын мой старается, а ты чужих детей кормишь, пока своя дочка на полу валяется и с голоду ревет, – не унималась свекровь. – И что это он удумал? Нашу Зайтуну, да за голодранца, за соседского приблудка? Чтобы ноги его в моем доме не было, слышишь ты, проклятая баба?!
– Дом этот я возводить помогала, и деньги тоже я приношу, – не выдержала Лиза. – Покуда твой сын пьет, мне с утра до ночи спину гнуть на ферме приходится. Я сюда не служить пришла! Это и мой дом. И хлеб не чужой, а свой ем!
– Погоди же, паршивая чувашка! Вот воротится сын, он тебе устроит, – чертыхаясь и проклиная невестку, продолжила уплетать лапшу свекровь, а кончив, потянулась к самовару.
