– Иногда мне кажется, что бабка хуже моей матери, – заявила я.
Роберта засмеялась и присела рядом, прикурив сигарету от моей.
– Тельма – битый стреляный воробей, вроде меня. Хотя чудно, конечно. И она, и я переехали в этот район примерно в одно время – в тысяча девятьсот сороковом году, до войны, а она никогда мне и «здрасте» не скажет. Ее Эдди утонул в том же году, когда я потеряла мужа. После смерти канадца Тельма прислала мне бисквитный торт с шоколадной глазурью – ко дну формы скотчем приклеила бумажку со своим именем, поэтому я не стану, пожалуй, держать на нее зла. Четверть века живем через улицу, а не сказали друг другу и двадцати пяти слов.
– Она тебя ненавидит до печенок, – сообщила я, – только того, без обид.
– Честно говоря, я ее побаиваюсь. Тельма видит мир иначе, чем я. С первым мужем мы объездили весь мир, участвовали в карнавалах, знакомились с самыми разными людьми. С канадцем тоже путешествовали – на Гавайях даже в потухший вулкан спускались. А Тельма всю жизнь просидела в доме – она как маленькая испуганная девчонка.
У меня закружилась голова от дыма и совпадений. Роберта описывала бабушку так, как мамина книга изображала Мэрилин Монро. Парадокс, подумала я, ситуация или суждение, которое является противоречивым, однако верным. На контрольной по лексике я неправильно определила парадокс, а сейчас вдруг поняла.
Я загасила окурок.
– А какой был мой дядя? – спросила я.
– Эдди? Красивый мальчик, но из него так и перли дерьмо и уксус. Швырялся снежками с крыльца, раз или два бросал велик у меня перед домом, но в целом неплохой был пацан. Бесплатно чистил мне дорожку от снега. Ужасно, что он утонул, настоящая трагедия.
Роберта засмеялась, вспоминая, как дядя Эдди воровато перебежал через дорогу и заявился к ней, размахивая пятидолларовой бумажкой.
– Сказал, хочет татуировку – розу, если я не ошибаюсь. Просил сделать под мышкой, чтобы Тельма не увидела. А потом в жару снял рубашку и потянулся всласть. Тельма пришла сюда и объявила, что позвонит в полицию и заставит их меня посадить, потому что и без моих подлянок трудно одной растить такого сорванца.
– А сколько ему тогда было?
– Да лет пятнадцать. Он был непоседой, приходил сюда и жаловался на нее, совсем как ты. Сказал нам с канадцем, что ждет не дождется, когда уйдет из этого дома и поступит на флот.
Мне было интересно, что еще Роберта расскажет о дяде Эдди, но она поднялась и сообщила, что на сегодня пора закругляться.
– Эх, канадец, – вздохнула она. – То он меня любит, жить без меня не может, то бьет об стенку. – Она покачала головой с грустной улыбкой: – А я ему позволяла. Это ли не сумасшествие?
Вскоре после покупки новой машины мама устроилась на работу кассиршей по сбору дорожной пошлины на платный Ньюпортской мост – полчаса езды от Истерли. Ее волосы казались еще светлее по сравнению с защитного цвета формой. На работу и обратно мама ездила, не поднимая верх «Бьюика». Через неделю она пошла на первое свидание.
Когда за завтраком она объявила свою новость, я заметила, что у нее дергается веко.
– Вроде ничего такой, – сказала она. – Каждое утро дарит мне «Херши кисс». Я себе и говорю – пользуйся случаем.
– А как он внешне? – спросила я.
– Да вроде симпатичный. По крайней мере, в окно машины.
Бабушка отложила вилку и сказала, что ей уже поперек горла весь этот девчоночий вздор от особы, которой стукнуло тридцать два годика. Она хочет напомнить моей матери, что в глазах церкви она по-прежнему замужняя женщина. Не станет же она резервировать себе местечко в аду ради одной развеселой ночки!
