– Легко. Набираешь в поисковике «Татьяна Кирсанова – книжный график» и… Черт, ты ведь тоже Кирсанова!
– Да.
Они носят одну и ту же фамилию, ничего удивительного: их отцы были родными братьями и в какой-то мере повторили судьбу друг друга, – их больше нет в живых. И матери последовали за отцами не оглядываясь. Но помнит ли она в подробностях, что случилось здесь? Пять лет – не самый безнадежный для памяти возраст.
– Ты мне ужасно нравилась, Белка, – сказала Тата. – Двадцать лет назад.
– Ты тоже мне нравилась. Ты была необычная девочка.
– Мне хотелось дружить с тобой. Но тогда это было невозможно. Пропасть в шесть лет, особенно когда тебе всего лишь пять, не перепрыгнуть.
– Но теперь никакой пропасти не существует, так?
– Наверное. Как ты живешь, Белка?
– По-разному.
– Почему ты не объявлялась?
– А ты?
– Боюсь, наши ответы будут похожими друг на друга.
– Тогда лучше вообще не отвечать.
Мятные глаза Таты улыбаются, и Полина вдруг ощущает покой – тот самый, который она тщетно искала все годы после смерти родителей. И так и не нашла – ни в одних отношениях ни с одним мужчиной, ни в возникающих помимо ее воли мыслях о Сереже. Этот покой нужно немедленно узаконить, присвоить себе, сделать все, чтобы он никуда не исчез!
– Ты по-прежнему…
– Да. По-прежнему в Новгороде, – Тата понимает ее с полуслова. – Хотя училась в Москве…
– Это неправильно.
– Что именно?
– Новгород. Почему бы тебе не перебраться в Питер? С точки зрения возможностей для художника – это лучший вариант, поверь.
– Лучший вариант для художника – Лондон. Или Нью-Йорк. Но приходится признать, что пока мне даже твой Питер не по зубам.
Не по зубам, а ведь зубы у Таты отменные: ровные, ослепительно белые, один к одному. Такие крепкие на вид, что Тата могла – если бы захотела – удерживать ими якорные цепи кораблей. А уж удержать подле себя мужчину – любого мужчину! – не составило бы особого труда, как ты живешь, Тата? И найдется ли в твоей жизни местечко для Белки, двоюродной сестры?
– Мы еще поговорим об этом… У нас масса времени впереди.
– Не думаю.
Полина удивлена. Вовсе не такого ответа она ожидала. И непонятно, к чему приложить это многозначительное и туманное «не думаю».
– Ты ведь не собираешься уезжать прямо сейчас, Тата?
– Нет.
– Тогда все в порядке.
Все далеко не в порядке. По телу Таты пробегает дрожь, и поначалу Полина думает, что всему виной недавняя прогулка под ноябрьским дождем. Заляпанные грязью и песком джинсы, насквозь вымокшие мокасины, вода в складках дождевика – так и простудиться недолго!
– Тебе все же нужно переодеться.
– Да, да, – рассеянно отвечает Тата.
– Устроилась в своей старой комнате?
– Пришлось.
Стоит ли начинать дружбу с уловок? Полина в курсе перемещений Таты по дому. Не далее как полчаса назад, Маш сообщила, что Тата выбрала детскую только потому, что ей что-то не понравилось в комнате Асты.
– Почему пришлось?
– Другие варианты мне не подошли.
– Я слышала… что поначалу ты выбрала комнату, где жила Аста.
– Уже донесли?
Тата морщится, как будто ее поймали за чем-то постыдным, и установившаяся между двумя молодыми женщинами связь рушится прямо на глазах. Не стоило Полине затевать разговор о комнате! Но, начав его, она уже не может остановиться.
– Это Маш.
– Маш – стерва, – Тата сосредоточенно сдирает прилипшие к штанинам ракушки. – И всегда была стервой.
– Да. Ничего не изменилось за прошедшие двадцать лет. Мне кажется, что она и приехала для того, чтобы портить всем жизнь.
