Медведь стоял у печи и ждал пока закипят травы. Росту он стал обычного, морда его подобрела, глаза светились мягким светом. За столом сидели Луций с Никитой и с аппетитом уплетали какую-то запеченную дичь. Когда чайник закипел, хозяин налил ароматный травень в большие глиняные чашки с нарисованными птичками. Одну из них сунул Онфимке под нос. После трех глотков этого горячего варева, пахнувшего летним лугом и ранним медом, мальчику стало очень хорошо и тепло, все страхи исчезли.
– Ваш приход – и радость, и печаль для меня, – негромко сказал Медведь. – Ведь древнее пророчество гласит, что после того, как мальчик соберет Камни Согласия, великие боги прошлого навсегда утратят свои имена… Меня зовут Бэр*, но уже сто лет я сплю, не просыпаясь, и люди снаружи стали называть меня Медведем, то есть, мед ведающим, пасечником, в общем…
– Бэр! – радостно сказал Онфим. – Бабушка всегда говорила, что мы из рода Бэра!
Медведь прикоснулся длинным загнутым когтем ко лбу мальчика, как будто что-то слушал внутри. Потом крепко обнял его.
– Да, ты мой далекий-далекий правнук. И я должен помочь тебе. Скидавай портки! – скомандовал Бэр. Мальчик ничего не понял, но стал послушно снимать штаны.
– Ты тоже! – сурово сказал Бэр глядя на Луция.
– Зачем?
– Сейчас узнаешь, – засмеялся Бэр.
Он открыл заслонку печи, поставил внутрь огромный деревянный ушат с водой и пригласил:
– Полезайте-ка внутрь! Сейчас я подготовлю ваши косточки к тяжелому пути!
Онфим с Луцием скинули одежду и полезли в печь. Конечно, в обычной человеческой печи взрослые не моются, потому что для нее они слишком большие. Но печь у Бэра была таких размеров, что там поместился бы и Никитка, если бы кони вообще мылись как люди. Но кони не ходят в баню, они моются на реках, а тигрокони вообще не моются, потому что они не от мира сего и их тело не устроено так неудобно, как наше.
В ушате лежали размоченные пучки трав и кусочки мыльных корений. Прогревшись до третьего пота, Онфимка начал натираться травами и мыльным корнем и показал Луцию, как это нужно делать. Луций уже успел привыкнуть к местным деревянным баням, но омовение в печи видел впервые в жизни. На пятом поту стало жарить нестерпимо, ромеин взмолился о пощаде, но заслонка все не открывалась. Почти теряя сознание, римлянин начал кричать и биться в маленькую печную дверку, Онфимка внутри печки громко хохотал над его истеричными дерганиями, из-за которых тот все сильнее пачкался о печную сажу, Никитка снаружи очень сопереживал профессору, а Бэр знай себе приговаривал:
– Нарасти вторая жизнь, уходите беды да болезни! Помоги, Жар, внучку моему, охрани его да друзей его во все время пути, назначенного им!
На седьмом поту Луций окончательно отчаялся и с криком «Помогите!» рыбкой кинулся головой прямо на заслонку. Но именно в этот момент Бэр с другой стороны заслонку возьми да и открой! Профессор вылетел из печи, как стрела из лука, и это было так смешно, что от хохота друзей стало трясти стены избушки. Бэр схватил Луция под мышки и окунул в огромную кадку с холодной водой для ополаскивания. Здесь Луций заверещал как свинья под топором мясника, а веселье остальных участников событий достигло своего апогея – из глаз у них брызнули слезы. Сжалившись, Бэр закинул Луция на верх печи и дал ему широкое льняное полотенце – обсыхать да согреваться, а сам принялся за Онфимку – и его ждало контрастное обмакивание в ледяной ушат, а затем растирание льном.
