– Идиот! – роняет она уничтожающе. Аспид, рядом с ней кажущийся особенно пышным и вальяжным, смущенно пятится: он же ничего такого… просто мимо проходил… он вообще понятия не имеет, откуда здесь взялся этот котенок… Мышка грубовато подцепляет отпрыска за шкирку и возвращает на место. Ее спина, и та исполнена презрения.
Нам посчастливилось наблюдать в исполнении этой парочки и другую комическую сцену. Утро. Я ставлю на пол кухни два блюдца с кошачьей полусъедобной кашей. Мышка подходит первой. Нюхает варево и, повернувшись к нему задом, производит лапой то характерное движение, каким животные закапывают экскременты. Неважно, что когти скользят по линолеуму, – демонстрация как нельзя более красноречива:
– Дерьмо! Этого не едят!
Тут появляется Аспид. В отличие от Мышки, которой суждено до конца своих дней смахивать на тощую запятую, вид у него цветущий, несмотря на скверную кормежку. И аппетит, соответственно, здоровый. Он подбегает к блюдцу и без церемоний эту гадость уплетает. Мышка, развернувшись, залепляет ему пару пощечин, справа и слева:
– Всю политику мне портишь, болван!
И, делать нечего, тоже принимается за еду. С подчеркнутым – и оправданным – отвращением. Когда времена переменились, в продаже появились сбалансированные корма, а у нас – деньги, чтобы их покупать, я с ужасом вспоминала, чем мы пичкали своих животных. Как они не передохли на таком рационе? Но нет, выжили. Даже не болели. То есть болели, но по другим причинам.
Первым захворал Аспид. Мы, уезжая из дому на месяц, отдали его на передержку знакомым, а Мышку сплавили к родителям в Черное. Боялись, как бы мускулистый, ловкий, вооруженный крепкими когтями Аспид не выцарапал Али его наивные гляделки. Мышка, слабенькая, косолапая, трусоватая и непомерно умная, в этом отношении безопаснее.
Было в наших расчетах нечто бессовестное. Потому что у дамы, которой мы навязали Аспида, собака тоже имелась. Но очень юркая и не такая пучеглазая. Мы блудливо понадеялись, что Клёпа, ежели надо, от когтей увернется. Ее шикарно нарекли Клеопатрой, ту собачку, но в обиходе она превратилась в Клёпу.
Звери, как и мы, бывают невезучими. Взять ту же Гапку. Она только и делала, что нарывалась на погибель, но то хоть сама… С Клепой вышло иначе. Ее хозяйка, вздорная и тоже невезучая героиня Достоевского, расхворавшись и разругавшись с очередным мужем, легла в больницу, а молодую здоровую Клепу усыпила:
– Куда было ее девать? Не этого же мудака просить об одолжении! Много чести!
– Почему мне не сказала? До твоего выздоровления мы охотно подержали бы ее у себя.
– Ты не представляешь, какое у меня было настроение! Бывают в жизни минуты, когда ничего не жалко, пропадай все пропадом!
Минуты – о да, случаются, я в курсе. Если на то пошло, случаются даже годы. А когда мнишь себя Настасьей Филипповной, не безумствовать еще и опасно, того гляди из роли выйдешь. На то и роковая женщина, чтобы этакое кипение и страсть в клочки. Вся из себя стремительная, гордая, неистовая – видела я ее такой. Красотища, надобно признать: глаза сверкают, скульптурно вылепленные губы непримиримо сжаты, впалость бледных щек чертовски породиста, эх, какую звезду проворонил мировой кинематограф! А представишь, как она с этой своей трагической миной тащит на смерть доверчивое, любящее существо, да не потому, что вправду выхода нет, а потому, что стихийная натура – спасайся, кто может…
