Бенефилд подобрал эту девушку полчаса назад, в нижней части бульвара Сансет. Сначала она заупрямилась и не хотела садиться в машину, но он помахал мятой пятидесятидолларовой купюрой, которую хранил для таких случаев, и она проскользнула на переднее сиденье так, словно ее задница была смазана маслом. Она не очень-то хорошо говорила по-английски, да и понимала не лучше, но его это мало заботило. Она была по-своему симпатичной, хотя в ее красоте чувствовалось что-то грубое, вульгарное, и принадлежала к тем немногим бедовым женщинам, которые еще отваживались в эти дни гулять по улицам. «Тем хуже для нее, – подумал Бенефилд, – надо было читать газеты». Он отвез ее на пустующую стоянку возле супермаркета и расстегнул ширинку. Девушка наклонилась, чтобы исполнить то, о чем он просил, а Бенефилд набросился на нее так стремительно, что она не успела ни крикнуть, ни увернуться. Достал пропитанную химикатами тряпку из-под сиденья и крепко прижал к лицу девушки. Другой рукой Бенефилд, словно тисками, схватил ее сзади за шею. «Это было бы так легко, так легко, – думал он. – Только чуть-чуть сжать – почти без усилий – и полюбоваться тем, как ее глаза выскакивают из орбит, как тогда у Бев. Но нет. Ведь Мастер хотел, чтобы я сделал другое, правильно?»
Она трепыхалась всего несколько минут. Бенефилд убрал тряпку с ее лица, усадил девушку так, чтобы она не сползала на пол, и поехал на север, к подножию гор Санта-Моника – высокому хребту, разделяющему Эл-Эй пополам. Он шумно дышал от возбуждения. Девушка исхитрилась оцарапать ему правую руку, из раны потекли две дорожки крови. Он подчинялся гласу божьему, священной воле своего господина и Мастера, и сейчас, вглядываясь в темноту, куда не дотягивался свет фар, повторял самому себе, тихо и взволнованно, как ребенок, ожидающий награды за хорошее поведение: «Быстрее. Нужно ехать быстрее, он не любит ждать».
Уклон уменьшился на несколько градусов, но «жук» по-прежнему забирался все выше и выше. Время от времени Бенефилд различал внизу город, поблескивающий у горизонта, пока наполовину грунтовая, наполовину покрытая потрескавшимся бетоном дорога вилась над обрывом. За последние две недели он часто проезжал здесь, но это была сложная, коварная трасса. В первый раз, когда он вез с собой хорошенькую рыжеволосую девушку никак не старше шестнадцати лет, Бенефилд заблудился и долго петлял, пока глас божий не вывел его обратно на правильный путь.
Сейчас голос снова говорил с ним, шепотом повторяя в буйстве ветра его имя. Бенефилд улыбнулся со слезами радости на глазах. «Я иду! – отозвался он. – Я иду!» Порыв ветра налетел на машину и слегка качнул ее. Девушка проскулила что-то по-испански и снова затихла.
В свете фар сверкнула натянутая между деревьями цепь, которой здесь раньше не было. На цепи висела металлическая табличка: «ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ – ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН». Сердце Бенефилда учащенно забилось, он прижался к обочине, выключил фары и остановился. Голос пролился охлаждающим бальзамом на его воспаленный лихорадкой мозг, голос, приходивший к нему теперь почти каждую ночь, когда он лежал на матрасе в сером забвении между сном и бодрствованием в своей крохотной квартирке-студии неподалеку от Макартур-парка; в те ужасные, мучительные ночи, когда ему снилось, как мать поднимает голову с коленей чужого мужчины, сжимая в руке его подрагивающий пенис размером с питона, и открывает рот в пьяном крике: «ВОН ОТСЮДА!». Голос шелестел в голове, словно морской бриз, обволакивал, защищал. Но иногда даже глас божий не в силах был остановить кошмарную картину, что во всех подробностях разворачивалась в его сознании: чужак ухмыляется и говорит:
