Основатели и приверженцы противоборствующих течений социальной теории искали объяснения генезиса, строения и изменения социокультурной реальности преимущественно либо в аналогиях с современными им естественнонаучными представлениями, в том числе, или исключительно, в опыте исследования биологии человека и его психики, либо в результатах философского и историко-культурологического анализа тех или иных образований, выделяемых в области социального. В разное время, в разной мере и в различных сочетаниях предметом этого анализа становились структуры магического, мифологического и религиозного сознания, поло-возрастных различий и порядка их связи, логики и средств социальной коммуникации, художественного творчества, экономического обмена и культурных заимствований, техники и технологии, институтов власти, способов совместного производства материальных благ, а также бесконечного ряда иных явлений и процессов – от исторических форм общественного восприятия безумия до собственно самой науки, ее специфических определений и производимых ею абстракций. Однако длительные и, казалось бы, исчерпывающие усилия, призванные посредством последовательного или избирательного выявления каузальных связей, диалектически, трансцендентально или системно, с позиций социологического реализма и номинализма, исторического монизма, плюрализма, релятивизма, или неким методологически иным образом преодолеть затруднения теоретического сознания, обнаруживаемые и, в немалой степени, порождаемые его собственной, в конечном счете, всегда распадающейся структурой, так и не позволили выйти за пределы преследующих социальную науку внутренних идейных противостояний. Ни сложившиеся в ее рамках учения, со временем ставшие классическими, ни их многообразные вариации пока, и несмотря на обильную и содержательную взаимную критику, оказались не в состоянии предложить непротиворечивую и эмпирически верифицируемую общую теорию исследуемого ими и единого для них мира социальных явлений, его исторических кризисов и культурно-релевантных связей.
Еще менее рассчитаны на это заведомо конвенциональные решения в виде разного рода теорий «среднего диапазона» – в этом своем качестве отличных от содержания и предназначения рабочих теоретических моделей и гипотез, а в известном смысле и альтернативных им. Часть из теорий подобного типа, позволяя достичь определенных прагматических целей, одновременно предполагает существование иных, более широких и их определяющих уровней теоретического знания, практическим приближением к которым становятся, как предполагается, их собственные промежуточные результаты. Однако по самым разным основаниям возможность или необходимость обнаружения иных теоретических горизонтов «выводится за скобки» или относится к неизменно откладываемому будущему – как, соответственно, и подтверждение теоретической ценности предлагаемого подхода. Для других разновидностей школы «условного теоретизирования» фундаментальная проблематика исследуемой ими реальности оказывается так или иначе решенной изначально – посредством ссылки на небесспорные, но относительно завершенные и влиятельные философско-теоретические толкования исторической действительности, либо в силу простой убежденности в ее, этой проблематики, сугубо умозрительной природе или принципиальной неразрешимости. Противоположной разновидностью «отложенных» теоретических решений является исходное определение мира человека в качестве некоей тотальности, представляемой в виде совокупного «социокультурного процесса», всеобъемлющего «движения общественно-исторической практики», универсально взаимозависимых и релевантных «систем практик», и целого ряда подобных им и, в конечном счете, самопорождающих процессов или тождественных самим себе явлений. Критики подобного подхода обнаруживают в нем немало существенных методологических изъянов, истоки которых относятся к идейному наследию эпохи «великих теорий». В условиях отсутствия пока не обнаруженных в реальности, общезначимых и соразмерных ей оснований теоретико-социологического
