Я шептал эту успокоительную чушь, пока меня не накрыло. Опасность миновала, и началась реакция. Я в один момент почувствовал себя чертовски старым и уставшим какой-то вековой что ли усталостью. Тело стало ватно-деревянным, а во рту пересохло. Силы покидали меня, как воздух покидает лопнувший мыльный пузырь. На последнем, что называется, издыхании я взял Грацию за талию и, ни слова не говоря, увлек в спальню, где, не раздеваясь, рухнул с ней на кровать. Там я крепко обнял ее, прижался к ней и провалился в бессилие. Поняв, наверно, что со мной происходит, она тихо лежала рядом и лишь нежно гладила меня рукой по голове.
Потом я, прорвавшись через бессилие, прошептал ей на ухо:
– Я тебя люблю… Серьезно.
– Я знаю, так же шепотом ответила она и поцеловала меня в лоб.
Потом я уснул, счастливый.
Мне приснился тот самый остров, который был моим наваждением чуть ли не с самого детства. Я стоял и смотрел на костер, а сзади кто-то нашептывал мне что-то очень важное на ухо, но как я ни старался, не смог запомнить ни одного слова, словно они загружались в меня, минуя сознание.
– Когда придет время, ты вспомнишь все, и это тебя спасет, – сообщил голос на прощанье, и я проснулся.
Рядом мирно посапывала Грация. Она спала. А я лежал и смотрел на нее. Я был счастлив и совершенно спокоен. А еще я был уверен, что мне ничто не угрожает. Эта уверенность меня радовала: ведь если даже мне предстояло умереть в самом ближайшем будущем, страх смерти не отравлял мои последние дни.
Тем временем Грация сладко потянулась и открыла глаза.
– Я хочу есть, – сказала она.
Я тоже был голоден.
Наскоро приведя себя в порядок, мы отправились в лучший в округе ресторанчик, – вполне, кстати, приличное заведение, где можно вкусно поесть без переплаты за понты, – заказали еду и бутылку хорошего вина. Мы если, пили, разговаривали о всякой ерунде… А потом вернулись домой, приняли душ и занялись любовью. Медленно, не спеша, наслаждаясь каждым движением… Мы вели себя так, будто впереди у нас была вечность или абсолютное ничто. Не договариваясь, мы игнорировали реальность, как игнорируют ее торчки, чей кайф и есть уход от реальности, за который они готовы платить своей, да и чужой жизнью. Вот только кайф этот не столько панацея, сколько ловушка, причем совсем не по тем причинам, которые приводят в виде антинаркотических доводов всевозможные борцы с кайфом, а потому, что кайф этот носит временный характер. И когда приходит время, приходится возвращаться в реальность, чтобы, избегая хищников и кайфоломов, найти новый пропуск в мир игнорирования. Понимание временности кайфа с перспективой последующей ломки и тошноты от трезвой реальности заставляет многих людей отказываться от употребления наркоты. И если когда-нибудь будет изобретен наркотик, который будет переть до самой смерти без подзарядки, я уверен, чуть ли не весь «Муравейник» хлынет сюда, за Желтую стену, чтобы приобщиться к вечному кайфу.
Нам с Грацией надо было возвращаться к реальности. Я взял это неприятное дело на себя.
– Надо бы рассказать все Лене, – сказал я, когда мы встали с постели. – Ты не против?
– Теперь уже нет.
– Тогда я ей звоню.
– Звони.
Я позвонил, и она примчалась чуть ли не в то же мгновение.
– Ну, рассказывай! – выпалила она с порога.
– Не будь такой шустрой, – крикнула ей из кухни Грация, – у меня еще чай не готов.
– К черту чай!
– Ну уж нет.
