Жаль, что первую завалило обломками здания, и Изабелла не смогла до нее добраться. Но теперь у нее есть вторая… и эту тварь она так просто не отпустит.
Губы Лукреции расползлись в злобной, мстительной усмешке, и Изабелла заставила кукольное тело ускорить шаг. Впереди ее ждали Маркус и Говард, стоявшие около окровавленной фигуры в длинном, грязном плаще. Ее руки и ноги были прибиты к брусчатке улицы нечеловечески сильными куклами, которые буквально перемололи кисти рук и суставы ног. Наверняка немка испытывала нечеловеческую боль… к сожалению, от нее не доносилось ни звука, поэтому Изабелла не могла услышать ее крики боли.
Ну ничего… все равно заниматься ей особо нечем. Эта тварь будет визжать и умолять о пощаде… за Лотти, Маркуса, Говарда и всех ее преданных слуг. За каждого… Изабелла заставит ее вопить.
Жуткая усмешка стала шире, превращая лицо Лукреции в жуткую маску, и Изабелла, наконец, дошла до мерзкой твари.
– Откинь капюшон, – кратко скомандовала она.
Маркус поклонился (со временем кукла стала вести себя… живее, чем раньше. Изабелла не знала, почему. Она не хотела думать об этом) и сорвал капюшон с головы немки.
Перед Изабеллой сидела молодая и, возможно, когда-то красивая женщина. Правда, теперь ее было трудно назвать прекрасной – череп немки был усеян неровными пучками светлых волос, открывая большие залысины и рваные раны. Один, ее глаз был выбит, а лицо пересекал сероватый, неровный шрам. Нос же частично сгнил и ввалился в череп, а на шее выступало четкое, трупное пятно. Любому, кто посмотрел бы на это зрелище, стало ясно… живые люди не могут выглядеть столь кошмарно.
Улыбка Изабеллы застыла, и она машинально сделала шаг назад.
– Нет, – пробормотала женщина. – Нет, ты… ты не можешь так со мной поступить, – практически умоляюще сказала Изабелла. – Ты не можешь… ты же убегала от меня целый год! — внезапно закричала разозленная женщина. – Ты не можешь быть серой тварью! Ты же можешь думать! Не стремишься жрать людей, управляешь немертвыми… ты… ты живая! Ты должна быть живой… ты должна чувствовать боль! Должна страдать! – крикнула взбешенная женщина.
Единственный глаз немки равнодушно смотрел на кричащую Изабеллу. В нем не было ни страха перед смертью, ни боли от чудовищных ран… даже равнодушия, которое возникает от усталости и отчаяния. Все, что было в этой потускневшей синеве — лишь бесконечная, засасывающая пустота.
Даже глаза ее кукол были более живыми.
– Ты отняла у меня все… – хрипло прошептала женщина. – Моих слуг, мою семью, мои надежды… ты не имеешь права… ты не можешь отнять у меня даже месть! – крикнула дрожащая Изабелла. – Это просто… несправедливо!
В пустом зрачке что-то мелькнуло… будто кто-то с той стороны включил тусклый свет и посмотрел в темное окно. Истерзанное тело внезапно прищурилось и задумчиво наклонило голову. Оно пристально смотрело на дрожащую женщину и, казалось, думало о чем-то ужасающе сложном. Внезапно губы немки дрогнули и расползлись в неестественно широкой, жизнерадостной улыбке. И это смотрелось настолько неестественно и бесчеловечно на этом истерзанном лице, что Изабелла непроизвольно вздрогнула и отступила на шаг. Улыбающаяся же немка посмотрела на реакцию женщины и разлепила мертвенно-бледные губы:
– Простьите, – ее голос был хриплым и сильно дрожал.
Изабелла вздрогнула и посмотрела на полутруп у своих ног.
–
