Опасное лето - страница 5

С конца июня 1954-го по август 1956-го мы работали на Кубе. Я находился в плохой форме из-за спины, дважды сломанной в авиакатастрофах в Африке, и пытался поправиться. Проверять, удачно ли прошло лечение, пришлось на практике: для фильма «Старик и море» мы устроили охоту на очень большого марлина у берегов Перу, рядом с Кабо-Бланко. Спина выдержала испытание, и, когда наша часть работы над фильмом наконец завершилась, мы отправились в Нью-Йорк и провели там весь август.

Первого сентября мы отчалили из Нью-Йорка, планируя перебраться из Парижа в Испанию, чтобы посетить бои Антонию в Логроньо и Сарагосе, а потом ехать дальше, в Африку, где у меня остались дела.

Гавр встретил нас разношерстной толпой репортеров и фотокорреспондентов обоих полов. Там нас ожидал Марио Казамассима на новой старой «Лянче». Джанфранко прислал его вместо Адамо, который стал настолько важной фигурой в похоронном мире Удине и окрестностей, что, подобно популярному акушеру, больше не мог надолго оставлять своих подопечных.

Он написал, что очень переживает из-за того, что не может снова присоединиться к нам в Испании, но уверен, что Марио не посрамит родной город, который может похвастаться самым высоким в мире числом «Лянч» на душу населения. Марио был автогонщиком, начинающим телережиссером и даже с грудой нашего багажа на крыше «Лянчи» мог оставить позади любой «Мерседес». К тому же он был, как говорят французы, дебруйяр – человек, способный выпутаться из любой ситуации, который, если вам что-то понадобится, не просто добудет это по оптовой цене, но добудет в долг под честное слово, превратив продавца в преданного друга. Таких друзей он заводил каждый вечер, в любом гараже и гостинице. Испанского Марио не знал, но это ему ничуть не мешало.

В Логроньо мы прибыли как раз к началу корриды. Она оказалась отличной. Быки попались смелые, большие, быстрые и необузданные. Матадоры работали плотно, еще плотнее, плотнее некуда, каждый на пределе возможностей.

Глядя на то, что Антонио делает с капоте, я расчувствовался. Не разрыдался, как француз во время капитуляции Франции на знаменитой фотографии. Но бывает, что у тебя перехватывает дыхание и темнеет в глазах, когда перед тобой оживает то, что ты считал уничтоженным и потерянным навсегда. Антонио действовал чище, красивее и ближе, опаснее, чем это было возможно. Он контролировал опасность, отмерял ее с микрометрической точностью, только при этом с помощью куска перкали управлял весившим полтонны разъяренным животным, которое по обеим сторонам головы несло смертельное оружие. Он пропускал быка мимо талии и коленей, превращал его в скульптуру, так что взаиморасположение двух фигур и медленное, направляющее движение капоте, которое их объединяло, было прекраснее, чем любое изваяние, какое я только видел.

Когда он завершил первую серию вероник, мы с Рупертом Белвиллем, нашим британским другом, не один десяток лет посещавшим корриды, и Хуанито Кинтаной переглянулись и только покачали головой. Что тут скажешь? Мэри же лишь крепко вцепилась в мою руку.

Первая часть закончилась, и теперь он решит, что делать дальше, для чего лучше подходит бык, дабы получилась хорошая фаэна, а потом убьет его, чтобы доставить мне удовольствие. Он любит секреты, и я не знал, что он задумал. А секрет состоял в том, что он собирался убить приемом «ресибиендо»: спровоцировать атаку быка, выдвинув левое колено и раскачивая мулету взад-вперед. Когда бык рвется вперед, матадор остается у него на пути, дожидаясь, пока тот наклонит голову, открыв участок между лопатками, куда матадор и вонзает шпагу, не сгибая запястье. Он наклоняется над быком, и противники как бы сливаются в единое целое, вдавливая клинок все глубже в плоть. Левой рукой матадор давит на голову быка, отводя столкновение. Это самый прекрасный способ заклания быка, и его нужно готовить в течение всей фаэны. Это и самый опасный способ: если голову быка не удержать, он может поднять ее и вонзить рог в грудь матадора. Осенью 1956 года Антонио убивал быков приемом «ресибиендо» ради собственного удовольствия, чтобы показать публике, на что он способен, из гордости, что он может то, чего другие не могут или не решаются сделать, а также чтобы угодить мне.