«Дорогая Келси!
Я понимаю, как ты, должно быть, удивишься, получив это письмо. Но написать тебе раньше мне казалось неразумным и нечестным. Телефонный звонок, наверное, был бы в данной ситуации более уместным, но мне кажется, что тебе понадобится некоторое время, чтобы все как следует обдумать. И принять решение. А письмо оставляет тебе несравнимо бо́льшую свободу выбора.
Они сказали тебе, что я умерла, когда ты была совсем крошкой. В некотором смысле так оно и было, и поэтому я согласилась с их решением пощадить тебя и избавить от всего того, что могло на тебя обрушиться. Но с тех пор прошло больше двадцати лет, ты больше не ребенок и, как мне кажется, имеешь право знать, что твоя мать жива. Пожалуй, это – не самая приятная новость, однако я так решила и никогда не буду об этом жалеть.
Если тебе захочется просто увидеть меня или у тебя появятся вопросы, требующие ответа, – приезжай. Я живу на ферме «Три ивы» в окрестностях Блюмонта, штат Виргиния. Срок действия этого приглашения не ограничен. Если когда-нибудь ты решишь приехать, то сможешь остаться столько, сколько тебе захочется. В случае если ты никак не дашь о себе знать, я буду знать, что ты не хочешь поддерживать со мной никаких отношений. Надеюсь, впрочем, что любопытство, которое двигало тобой еще в детстве, заставит тебя по крайней мере один раз поговорить со мной.
Твоя Наоми Чедвик».
Наоми!.. Филипп закрыл глаза. Наоми…
Прошло почти двадцать три года с тех пор, как он видел ее в последний раз, но он помнил все так отчетливо, как будто это было вчера. Он помнил и запах ее духов, навевавший мысли о темных аллеях, где с ветвей дубов свисают серебристые гирлянды испанского мха, помнил ее заразительный, звонкий смех, который неизменно заставлял мужчин оборачиваться, помнил светлые, пепельно-платиновые волосы, которые, подобно туману, стекали ей на спину, помнил ее гибкое тело и спокойные темные глаза.
Его воспоминания были такими отчетливыми, что, когда Филипп открыл глаза, ему на мгновение показалось, что он снова видит перед собой Наоми. В первую секунду его сердце совершило неистовый, бешеный скачок – то рвались на свободу страх и желание, которые он столько времени подавлял в себе, – но это была Келси, которая, напряженно выпрямившись, смотрела куда-то в сторону.
Да разве мог он забыть Наоми? Как он мог забыть ее, когда достаточно одного взгляда на дочь, чтобы увидеть ее будто наяву?
Он поднялся из-за стола и налил себе виски из хрустального графина. Обычно он редко прикасался к чему-то более крепкому, чем легкий коктейль или ежевичная настойка, и держал виски для гостей, однако сейчас ему необходимо было выпить чего-нибудь покрепче, что помогло бы ему справиться с дрожью в руках.
– И что ты собираешься предпринять? – спросил он.
– Я еще не решила. – Келси упорно продолжала смотреть в сторону. – Это будет во многом зависеть от того, что ты скажешь мне сейчас.
Филиппу очень хотелось подойти к ней и крепко обнять за плечи, но он не решился. Он сомневался, что Келси воспримет этот жест правильно. Хорошо бы сейчас сесть и спрятать лицо в ладонях, подумал он, но это было бы проявлением слабости, да и вряд ли могло помочь.
Но больше всего Филиппу Байдену хотелось вернуться на двадцать три года назад и попытаться предпринять что-то такое, что помешало бы слепой судьбе разрушить, превратить в прах его счастливую жизнь.
